Лягушки - Владимир Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Разные. Из театра. Директор и режиссёр. Ещё кто-то. Даже китайцы. Или японцы. Я не понял. Эти являлись в редакцию. Вежливые.
— Почему звонят и являются именно к тебе? — спросил Ковригин.
— Ты вроде бы сотрудник журнала… Просят дать номер твоего мобильного…
— Посылай их подальше, — посоветовал Ковригин.
— Толку-то что? Один из заинтересованных во встрече с тобой имеет службу безопасности с разведкой, он и без чьей-либо помощи отыщет тебя.
— Кто таков? — спросил Ковригин.
— Синежтурский заводчик, меценат и воротила. По материнской линии в частности, и из рода Репниных. Просвещенный феодал, наши институты, Кембридж, Сорбонна, купил замок на берегу Реки.
— Он тебя напугал? — спросил Ковригин.
— Мне-то с какого бока его пугаться? А вот тебе следует поосторожничать… Но, может, я и не прав… Впрочем, мне сейчас не до твоих синежтурских приключений. Допекли дирижабельные заказчики! Слёзно прошу, поспеши…
— А не чёрный ли человек приходил к тебе с заказом? — поинтересовался Ковригин.
— Какой ещё чёрный человек? — удивился Дувакин. — Ах, этот… Прости, Саша, но ты не Моцарт…
— Да, я не Моцарт, — согласился Ковригин. — Но я должен знать, кого ты намерен ублажать и чем пахнут их деньги.
— Их действиями мне дадено понять, — сказал Дувакин, — что они люди серьёзные, но и капризные, и твоё перо входит в число их капризов. Мне произнесено: за исполнение каприза деньги выложат, какие меня удивят, за отказ — лысину побреют вместе с головой.
— Бедолага ты, Дувакин, — вздохнул Ковригин. — Неделю, говоришь? Ладно, через неделю и звони. Но не боишься, что я своим текстом, если такой возникнет, тебя в ещё более жёсткую передрягу втяну? Чужие капризы капризами, но у меня и свой каприз есть. Это я говорю и для тех, кто нас теперь слушает.
— Не боюсь! — произнёс Дувакин, явно волнуясь. — А если и боюсь, то за отечественную культуру и за наш с тобой журнал.
Интересоваться судьбой своих писанин в журнале Ковригин не стал. Во первых, мог вынудить издателя темнить или даже врать. А во вторых, что хуже, дал бы повод для торгов — вот исполнишь заказ… Петя был друг, но и коммерческий человек…
— Ну ладно! — сказал Ковригин. — Поговорили и хватит. Пойду сейчас варенье варить. Из золотой китайки. Знаешь, такие ломтики с золотом на просвет получаются. Ну, и, может, придут какие-то идеи по поводу дирижаблей… А синежтурским про меня ничего не открывай… Привет!
Ковригин находился сейчас в беспечном, искристом, праздничном состоянии пузырьков шампанского. Что ему страхи хозяина журнала! Если уж и было отчего тревожиться, так это из-за сыска, какой вполне мог затеять владелец (или арендатор) Журина. Естественно, и Ковригина интересовала судьба якобы пропавшей актрисы Хмелёвой, хотя эта женщина и знала, ради чего живёт, а его, Ковригина, и одарила мимоходом досадами. Впрочем, некоторые из этих досад вышли сладкими и нет-нет напоминали о себе. Вот чего не ожидал Ковригин, так это скверностей от заказчиков восхваления дирижабля. Они-то стали для него будто бы свои.
То есть Ковригин находился пока внутри своего сочинения (так и прежде случалось), а внешние или земные обстоятельства оставались для него лишь полупрозрачной воздушно-пластиковой упаковкой. Дрыхнуть неделю или бродить по лесам в поисках грибов, да ещё и в мокрые, ветреные дни, он не собирался. У кого-то в посёлке наверняка имелся принтер, надо было слёзно выпросить его на день-на два и перенести слова о дирижаблях на бумагу. В Москву ехать не хотелось, хотя бы из опасения увидеть у своего дома синежтурского олигарха Острецова или главного режиссёра театра имени Верещагина Жемякина.
Через улицу проживала переводчица Шепетилова, возилась теперь с вареньем из черноплодной рябины, по запаху догадался об этом Ковригин. Дама была из молодящихся, но рискованными нарядами своими не раздражала. Выслушав просьбу Ковригина, обрадовалась:
— Ну, конечно, Сашенька. Бери хоть на неделю. У меня пора заготовки. Варенье, грибы, огурцы, помидоры. Тонечка-то как?
— Нормально, — сказал Ковригин.
— Ну и хорошо. Что-то я её давно не вижу.
— Дети и их школьные радости. И у самой работы много.
— А у меня работы мало, — вздохнула Шепетилова. — В издательствах число изданий резко сократили. Впрочем, ты и сам знаешь…
— Знаю, — кивнул Ковригин.
Прежде чем начать распечатку сочинения, перечитал его. Не терпелось. Оказалось, что за шесть дней азарта, куража, возможно, и страсти им было написано не меньше сорока страниц! Целая поэма, рассудил Ковригин! Элементы и приёмы в поэме были использованы разнообразные. Интонацию сказителю и событийному информатору, плуту, суетливому, но не слишком удачливому рекламному агенту, ироничному обывателю, впрочем, авантюристу и фантазёру, Ковригин дал свободную, отметающую занудство и монотонность. Собственно, это был целый венок интонаций, сплетённый живым и органичным. Всё это позволяло, так полагал Ковригин, таинственному информатору вести свой рассказ с сюжетными ловушками и приметами детектива. Даже сухие будто бы страницы с техническими терминами и гипотезами (необходимые для оснащения серьёзностью или видимостью исторической правды лирических или фантазийных эпизодов), даже эти страницы не должны были снижать остроту сюжета.
Тайны, какие возникли в 1812 году, предположим, на даче С. Бекетова и в усадьбе Воронцово, в рукописи сохранялись и имели продолжение вплоть до наших дней. Как и задумывал Ковригин, они были вмещены в записки бедной Лизы К. и князя С. Репнина. С Репниным было проще. Репниных случалось в России много, и приписать любому фрукту с фамильного древа Репниных можно было всё, что хочешь. А вот бедная Лиза… Как только ручка Ковригина начала описывать жизнь Лизы в 1812 году, Ковригин сообразил о своей оплошности. Бедная Лиза сиганула в пруд лет за пятнадцать, а то и раньше, до французской кампании. А Ковригину уже было жалко убирать симпатичную и высоконравственную барышню из интриги с коварными бонапартистами, старавшимися помешать созданию секретного оружия, то бишь дирижабля с реактивным, надо полагать, двигателем. Но, может, и не с реактивным. А с таким, что о нём и у нас с вами соображения возникнуть не могут. Крутился, крутился Ковригин в творческом бессилии вокруг своей оплошности, пока не нашёл выход. Николай Михайлович Карамзин, патриот, знаток секретов империи, провидец, вполне возможно, имел доступ к военным тайнам, и его «Бедная Лиза» была актом дезинформации. Мол, какая тишь и провинция эта Тюфелева Роща, и ничего в ней, кроме тонко чувствующих барышень, не водится… А уже водилось… Чувствительную Лизу Карамзин утопил, а она взяла и выплыла. Но уже в иные времена и в нарядах стиля ампир. И когда распрямилась пружина (или дубина?) народного гнева, новая бедная Лиза не могла лишь щеки увлажнять по поводу любови и её краха, а согласилась участвовать в борьбе с промышленным шпионажем. А мнимый Эраст со своей агентурой на себе ощутил силу её натуры.
Оценил прелести Лизы и романтически настроенный князь Сергей Львович Репнин, будто бы увлекавшийся садоводческим искусством, сам же занятый известно чем… С целью координации секретных работ он наверняка наезжал из усадьбы Воронцово на дачу в Тюфелеву Рощу, там повстречал бедную Лизу, там и начался их роман.
Был он долгим, драматичным, осложнённым сословными предрассудками, недоразумениями и, конечно, каверзами изобретательных врагов Российской империи. Но, в конце концов, были причины назвать его благополучным, нежели ошибочно-горьким. Кстати, в пору их благополучия по велению феодальной старухи погибла в водах Москвы-реки известная собака. Кого-то в отечественной истории необходимо было утопить.
Записки бедной Лизы и князя Репнина шли с разрывами, методом параллельного монтажа, использованного в голливудских сценариях первых звуковых фильмов, но на них, как на шампурах, были нанизаны остальные элементы сочинения. По ходу вождения ручки по бумаге Ковригину являлись соображения, и для него самого неожиданные, и чаще всего — озорные. Скажем, он решил пристроить куда-нибудь костяные пороховницы («чтобы добро не пропадало») и пристроил. О Репниных хоть мелочи просил выискать в архивах олигарх Острецов. Пожалуйста! И без всяких архивов. Тем более что у рассказчика не было времени на сидение в архивах. Да и помешали бы архивы его фантазиям… Так вот, Сергей Львович Репнин был в родстве с Шереметевыми и наверняка гостил в Журине. Можно предположить, что при приближении к Москве супостата часть секретного оборудования решили вывезти обозами в тыл, а именно в Журино, за его крепостные стены. Естественно, обозами, чем же ещё! А невдалеке от Журина есть город Средний Синежтур, на гербе коего имеется телега, из обоза, и над ней нечто летящее, будто надутая колбаса. И тут же прикладывалась картинка с костяного бока пороховницы родом из Синежтура: замок, рыцари в латах и над ними несомненный воздушный корабль. Что за обозы строили в Синежтуре в давние времена, возможно, в городской башне неизвестного назначения и что за обозы строят теперь, нам с вами неведомо, да и ведать об этом не наше дело…