Эволюция, движение, деятельность - Алексей Леонтьев

Трудно не вспомнить, говоря об этом, о старой проблеме, не раз встававшей перед человеческим умом: о проблеме страдания самой смерти. Может быть, чувствительность не покидает нас до последнего мига жизни, но этот последний миг – разрушение ее последних органических основ – не может быть чувствительным.

Когда же возникает впервые внутренняя чувствительность? Для этого необходимо, чтобы уже произошло выделение основного и единого центра соотнесения, объединяющего жизненные процессы организма. Ибо нервная система только «развившись до известной степени, – благодаря удлинению назад головного узла червей – завладевает всем телом и направляет его согласно своим потребностям»; этим и дана у животных, говорит Энгельс, «возможность для развития самосознания».

Последнее замечание, которое мы должны сделать, относится к проблеме боли. Это, несосмненно, самая трудная проблема. Однако и ее принципиально генетическое решение оказалось подготовленным – правда, только подготовленным – в ходе общего исследования. Это решение, логически вытекающее из анализа раскрывшихся перед нами отношений, заключается в предположении, что она возникает в результате двоякого процесса: дифференциации из первичной экстрачувствительности чувствительности органической, а затем последующего обращения ее снова вовне и ее связывания с кожной гностической рецепцией, что и сообщает ей гностический характер.

Мы ограничились в проблеме состояний «самочувствительности» животных лишь несколькими краткими замечаниями, сделанными в самом конце. На протяжении же всего предшествующего исследования мы как бы вовсе игнорировали эту проблему. Это, однако, вовсе не так. Она систематически разрабатывалась нами вместе с проблемой инстинктивного смысла , в которой она внутренне заключена и из которой она не может быть выделена. Причина этого заключается в чисто фактическом положении вещей: состояния, связанные с внутренней и ноциоцептивной чувствительностью, и состояния, cвязанные с внешней, гностической чувствительностью, слиты у животных между собой; так, плеть существует для животного не только как обладающая формой, цветом и т. д., но и как причиняющая боль, или же не существует для него вовсе. Бык, говорит Гюйо, не отличает красного цвета от волнения, которое он у него вызывает. Эту слитность аффективности и познавательных состояний и передает сохранившаяся в целом ряде языков двойственность термина «смысл» (нем. Sinn с производными sinnig, sinnlich, англ. sense – senseful, sensitive, франц. sens – sensible).

Итак, животные лишены собственно эмоций. Хотя им и свойственны внутренние состояния, определяемые тем соотношением, которое устанавливается между ними, их потребностями и миром, от которого они зависят, но изживая эти свои состояния, они никогда не переживают их.

Предысторию человеческого сознания составляет длительный и сложный процесс развития психики животных.

Если окинуть единым взглядом путь, который проходит это развитие, то отчетливо выступает закономерная зависимость психики животных от типа их деятельности. При этом развитие психического отражения животными окружающей их внешней действительности как бы отстает от развития их деятельности. Так, простейшая деятельность, определяемая объективными связями воздействующих свойств действительности и соотносящая животное со сложной вещно-оформленной средой, обусловливает развитие элементарных ощущений, которые отражают лишь отдельные воздействия. Более сложная деятельность позвоночных, определяемая вещными соотношениями, вещными ситуациями, связана с отражением отдельных вещей. Наконец, когда на стадии интеллекта в деятельности животных выделяется «фаза подготовления», объективно определяемая возможностью дальнейшей деятельности самого животного, то форма психики характеризуется отражением вещных соотношений, вещных ситуаций.

Таким образом, развитие формы психического отражения является по отношению к развитию строения деятельности животных как бы сдвинутым на одну ступень вниз, так что между ними никогда не бывает прямого соответствия. Точнее говоря, это соответствие может существовать лишь как момент, обозначающий собой переход развития на следующую, высшую ступень, ибо уничтожение этого несоответствия, этого противоречия путем возникновения новой формы отражения раскрывает новые возможности деятельности, которая благодаря этому перестраивается, в результате чего вновь возникает несоответствие и противоречие между ними.

В основе этого сложного процесса развития лежит формирование «естественных орудий» деятельности животных – их органов и присущих им функций. Эволюция органов и функций, осуществляющих процессы, связанные с психическим отражением внешней среды, и составляет содержание тех изменений, которые, происходя внутри каждой данной стадии развития деятельности и психики животных, постепенно подготавливают переход к новой, высшей стадии. Происходящее при этом переходе изменение самого строения деятельности и психики в свою очередь создает условия для дальнейшей эволюции этих органов и функций животных, теперь обычно идущей в новом направлении.

Так, например, функция памяти формируется на стадии элементарной сенсорной психики, с одной стороны, как функция закрепления связей отдельных воздействующих свойств среды, а с другой стороны – как функция закрепления простейших двигательных связей; эта же функция на стадии перцептивной психики развивается в форме образной памяти, а с другой стороны – в форме приобретения двигательных навыков; наконец, на стадии интеллекта ее развитие идет еще в одном, новом направлении – в направлении развития памяти на соотношения, на ситуации. Подобные же качественные изменения наблюдаются и в развитии других психофизиологических функций.

Рассматривая развитие психики животных, мы подчеркивали прежде всего те различия, которые существуют между отдельными ее формами. Теперь нам необходимо выделить то общее, что характеризует эти различные формы и что делает деятельность животных и их психику качественно отличными от человеческой деятельности и от человеческого сознания.

Первое отличие всякой деятельности животных от деятельности человека состоит в том, что она является деятельностью инстинктивной. Пользуясь этим термином, хотим сказать только то, что деятельность животного может существовать лишь по отношению к предмету жизненной, биологической потребности или, точнее, по отношению к воздействующим свойствам, вещам или их соотношениям (ситуациям), которые для животного приобретают биологический смысл. Поэтому всякое изменение деятельности животных выражает собой лишь изменение фактического воздействия, побуждающего данную деятельность, а не самого отношения животных. Так, например, в обычных опытах с воспитанием условного рефлекса на световой сигнал у собаки, конечно, не возникает никакого нового отношения; у нее вовсе не появляется потребности в свете, и если она отвечает теперь на световой сигнал, то лишь в силу того, что этот сигнал приобрел для нее смысл пищи, т. е. действует на нее так же, как само пищевое вещество.

Если проанализировать любую из многообразных деятельностей животного, то всегда можно установить определенное инстинктивное отношение, которое она осуществляет и, следовательно, найти лежащую в ее основе биологическую потребность.

Итак, деятельность животных всегда остается в пределах их инстинктивных, биологических отношений к природе. Это – верховный закон деятельности животных.

В связи с этим возможности психологического отражения животными окружающей их действительности также являются принципиально ограниченными. В силу того, что животное вступает во взаимодействия с многообразными воздействующими на него вещами, перенося на них свои биологические отношения, они отражаются в его психике лишь теми своими сторонами и свойствами, которые связаны с осуществлением этих отношений.

Так, например, если для сознания человека треугольник выступает безотносительно к наличному отношению к нему и характеризуется, прежде всего, объективно – количеством углов и проч., то для животного, способного различать формы, он может выделиться лишь в том случае, если приобретает для него тот или иной биологический смысл – смысл пищи, угрозы и т. п. При этом эта выделившаяся из ряда других форма будет отражаться животным неотделимо от соответствующего осуществляющегося биологического отношения и в зависимости от него.

Если у животного не существует инстинктивного отношения к данной вещи или к данному воздействующему свойству, то в этом случае и сама вещь как бы не существует для животного. Оно обнаруживает в своей деятельности безразличие к ней, и хотя она и может быть предметом его восприятия, но, однако, никогда при этих условиях не становится им. Поэтому мир, воспринимаемый даже наиболее высокоразвитыми животными, по сравнению с миром, воспринимаемым человеком, должен казаться настоящей пустыней.