Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Анализируя и сопоставляя факты, он пришел к выводу, что немцы не будут начинать войну с захвата порта, о котором большинство европейцев никогда и не слышало. Но германское бряцание оружием продолжало возбуждать его сомнения и увеличивать его тревогу до самого конца того жаркого лета.

Эти же сомнения начали тревожить и Ллойд-Джорджа. Он беспокоился не только из-за того, что угроза прусского милитаризма заставит забрать больше денег у британских социальных программ, но еще и потому, что слабая Франция может поддаться давлению Германии, и это подтолкнет кайзера на новые опасные действия. Во время совместного завтрака с Черчиллем и редактором газеты «Манчестер Гардиан» Ллойд-Джордж сообщил, что Франция боится, что «эти грозные легионы перейдут ее границу… Они могут оказаться в Париже через месяц». По совету Черчилля и с одобрения министра иностранных дел он решил выступить с речью, которая могла бы стать предостережением для немцев.

21 июля на обеде, данном в Лондоне, Ллойд-Джордж сделал заявление: «Я готов пойти на величайшие жертвы, чтобы сохранить мир… Но если нам будет навязана ситуация, при которой мир может быть сохранен только путем отказа от той значительной и благотворной роли, которую Британия завоевала себе столетиями героизма и успехов; если Британию в вопросах, затрагивающих ее жизненные интересы, будут третировать так, точно она больше не имеет никакого значения в семье народов, тогда — я подчеркиваю это — мир, купленный такой ценой, явился бы унижением, невыносимым для такой великой страны, как наша».

Когда выступление появилось в печати, оно застало германское правительство врасплох. Кайзер был разгневан и обрушился на британского посла, который позже вспоминал: «Он обвинял нас так, словно мы были карманными воришками».

Ближе к вечеру 25 июля Черчилль и Ллойд-Джордж прогуливались возле Букингемского дворца, когда к ним чуть ли не бегом подошел чиновник из министерства иностранных дел и сказал, что сэр Эдвард Грей срочно хочет встретиться с ними. Обычно невозмутимый министр иностранных дел с нетерпением ждал их появления. Он только что закончил разговор с графом Меттернихом и находился под сильнейшим впечатлением от того, насколько посол Германии был возмущен выступлением Ллойд-Джорджа. Со слов Меттерниха у Грея создалось впечатление, что британский флот «может быть атакован в любой момент».

Лето выдалось таким напряженным, что сэр Эдвард запаниковал, истолковав по-своему гневные высказывания Меттерниха. Действительно, немцы не скрывали своего возмущения, но оно все-таки не было настолько сильным, чтобы немедленно напасть на могучий Королевский флот Британии. Если бы у Грея было время на то, чтобы все взвесить, он бы успокоился. Но события развивались так стремительно. Реджи Маккенна прибыл из адмиралтейства и согласился с тем, что надо вывести корабли Его Величества в море. В течение пары дней люди, занимавшие в Британии высшие посты, с минуты на минуту ждали сообщения, что война началась.

К счастью, тревога оказалась напрасной. Многие адмиралы — часть из них находилась в отпуске, который они взяли из-за страшной жары, — не разделяли тревоги сэра Эдварда. Но случайный выстрел, сделанный не в ту сторону в те дни, мог сыграть роковую роль и спровоцировать немцев на бой. Вот из-за таких накладок и непонимания очень часто и начинаются военные действия.

Но из-за ложной тревоги Асквит и другие члены кабинета сочли, что есть все основания поддержать Францию. При встречах на самом высшем уровне обсуждались вопросы стратегии, уточнялись данные карт, и Черчилль принялся строчить письма и докладные записки о том, что необходимо предпринять в ближайшее время. Его перу — в нем, видимо, снова проснулся писатель, — принадлежит работа под неутешительным заглавием «Военные аспекты континентальной проблемы». Фактически, это была памятная записка, предназначенная для Асквита и Комитета имперской обороны, но она читалась как набросок романа о первых неделях будущей общеевропейской войны. Опираясь на свой немалый дар воображения, Уинстон описывал то, что, по его представлениям, будет происходить в первые сорок дней боев. Насколько точными оказались его прогнозы, стало ясно после начала Первой мировой войны — «спустя три года эти пророчества были почти дословно подтверждены реальным ходом событий».

Среди прочего, он предсказывал, что немцы начнут войну, смяв сначала бельгийскую армию и вынудив французские войска перегруппироваться для обороны Парижа. «Баланс возможностей, — писал Черчилль в 1911 году, — состоит в том, что к двадцатому дню военных действий французские армии будут отброшены с линии Мёза и отступят к Парижу и на юг». Проблема для немцев, по его представлению, заключалась в том, что «к сороковому дню Германия достигнет полного напряжения сил и возможностей как внутри страны, так и на ее военных фронтах». Тогда французы, как надеялся Черчилль, получат шанс провести контрнаступление, только «если французская армия не растратит свои усилия в опрометчивой или отчаянной акции».

Удивительным образом Черчилль попал в яблочко. Именно 9 сентября 1914 года — на сороковой день после германской мобилизации — перенапрягшаяся армия кайзера была обращена вспять в Первой битве на Марне, вследствие чего ей пришлось окопаться и в течение следующих четырех лет вести войну на истощение. Однако Уинстон не смог предусмотреть, что эта патовая ситуация наступит после нерешительного французского наступления, и что в результате окопного противостояния обе стороны понесут такие огромные потери. Тем не менее, в 1911 году Уинстон был единственным человеком в руководящей верхушке Британии, кто видел так далеко вперед, предсказывая грядущую мировую катастрофу.

Страхи, вызванные Агадирским кризисом, вскоре отступили, как и предполагали холодные головы. Чтобы предоставить немцам спасающую их лицо уступку, французы отдали им некоторую часть африканской территории, не представлявшую для них самих особой ценности [53]. После этого многие в Британии сочли положение достаточно безопасным, чтобы вернуться к своим обычным делам.

Но кризис изменил Уинстона. Коль скоро его воображение затронули проблемы европейской войны, это стало для него предметом постоянных размышлений и более глубокого изучения вопроса. И этот глубокий интерес толкал его на исследование всего, что имело к этому отношение. Он осознавал, что к конфликту надо основательно готовиться. Вот причина того, почему он ощущал, что рожден быть лидером. Занимая пост министра внутренних дел, он не мог полностью отдаться вопросам безопасности страны. Военное министерство, адмиралтейство, министерство иностранных дел, возможно даже пост премьер-миистра, — вот что могло развязать ему руки, вот где он мог приложить все свои силы, чтобы предотвратить грядущую войну или добиться победы Британии.