Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

— Форвертс! — подтолкнул прикладом ближайший, когда Козубенко на миг задержался у калитки. Эх, кабы не против четырех карабинов, а просто на кулаки!

Утро было сырое, ветер пронизывающий, но тучи, казалось, вот-вот разойдутся и выглянет солнце — яркое, теплое, мартовское. Земля лежала кругом черная и жирная; снег задержался только в овражках и в тенистых местах.

А произошло это так. Когда колонна оккупантов перерезала железнодорожную колею и они с Шумейко, кочегар и машинист, бросив ненужный уже паровоз, побежали в цепь, красногвардейцы как раз отходили от насыпи — отступали к городу. Надо было спешить, пока к станции не прорвался немецкий броневик, — тогда он отрежет красногвардейцев от частей, отходивших на север, в Браиловские леса. Их бежало всего семнадцать: восемь винтовок, шесть наганов и у остальных гранаты. Вдоль пути какой-то очумелый возчик гнал подводу — подальше от опасных мест. Шумейко перерубил постромки, вскочил на лошадь и помчался назад. Он крикнул, что только на минутку забежит в ревком, сожжет бумаги и сразу же догонит. И красногвардейцы побежали прямо через сады, вниз к дороге на Станиславчик. Козубенко не глядя прыгнул через какой-то забор, и, как нарочно, это как раз оказался теткин садик. А больная мать вот уже несколько дней ночевала у сестры. Не мог же он не поцеловать мать на прощание!.. Этих четырех Козубенко сразу увидел у колодца, они уже успели войти в сад с задов, из оврага. Он молнией метнулся прочь, но те забежали и сбоку, и прямо наперерез. Эх, не надо было кидаться за сараи, а двинуть к калитке напрямик, он успел бы опередить этих четырех юнцов!

— Форвертс! — снова подтолкнули его сзади.

Козубенко утер пот рукавом, на щеке остался черный угольный след: Козубенко был прямо с паровоза, в замасленной робе, фуражку он где-то потерял. Ярость сжимала сердце. Паршивые сосунки, ребятишки — огромные металлические каски даже не держались на их детских головах! Но машиниста с Щ-17-17, Миколу Кияшицкого, они прошили прямо пополам, пуль с полсотни в живот, когда он бросился один против их пулемета. Кто ж его знал, что немцы пойдут в обход по шоссе? Надо было отступать не сюда, а на ту сторону, за киевскую насыпь…

В этой части города уже все затихло. Немецкие, собственно австрийские, бронепоезда только что прошли на станцию и рассекли город надвое. Эта половина была уже в руках у оккупантов. В той еще держались красногвардейцы и красный батальон железнодорожного полка. Там же остался и ревком. Они были все вместе, все свои, с винтовками в руках, — можно было заплакать от зависти! Они дерутся, и с оружием отойдут в лес, а вот его сейчас расстреляют под первой же высокой стенкой… Австрийские пулеметы стояли уже на насыпи, четыре или пять, и дружно поливали ту сторону частым свинцовым дождем. Мортира лаяла только изредка. Орудия стреляли еще дальше, километрах в трех: броневики прошли на киевскую линию и теперь били по Браиловскому лесу… Неужто нет способа удрать! Вырвать у кого-нибудь из них винтовку, переколоть остальных и — ходу? На Станиславчик?

Козубенко метнул быстрый взгляд исподлобья. Один шел впереди, двое по бокам, четвертый сзади. Один штык упирался ему в спину, два других покалывали под ребра, передний австриец наклонил карабин дулом вниз. Попробовать разве?

Улица уже не была пустынна. Проклятая широкая и прямая Шуазелевская улица! Из-за заборов выглядывали перепуганные жители. Волна боя прокатилась, и они смотрели, что там и как? Нерешительно, робко выходили и наружу. Вон соборный регент Хочбыхто, без пиджака, пьяный, с карандашом в руках. Со дня окончания духовного училища он берет карандаш в руки только для того, чтобы записать себе в пульку или на вистах. Всю ночь он резался в преферанс и вот очередным «выходящим» выбежал на улицу поглядеть, с чего это вдруг стрельба? Первая волна австрийцев уже прошла, теперь проходила и вторая. Группками по три, по четыре человека австрийцы возникали вдруг прямо из-за спин испуганных жителей, прямо из садов, где каждый кустик был известен и детям и старикам: австрийцы прочесывали предместье, шаря в зарослях кустов, заглядывая на ходу в каждое строение. Регент Хочбыхто стоял разинув рот и хлопая глазами: пулька — до тысячи, самогону выпито без счета, прямо из змеевика, — и он никак не мог сообразить, откуда австрийцы, почему австрийцы, когда ему было точно известно, что живет он в бывшей Российской империи, от границ Австро-Венгрии сто один километр? А впрочем, он тут же и успокоился. Он сообразил, что резались в преферанс, очевидно в вагонном купе — недаром же качало и кидало всю ночь, — и теперь поезд, вероятно, пришел в Подволочиск. Поспешно он стал нашаривать по карманам паспорт, но его как раз окликнули из окна. Петр Андреевич сел на семи бубнах без двух, и Хочбыхто поскорей заковылял назад. Значит, и пьяного регента Козубенко видит в последний раз. Сколько себя помнит, знал Козубенко этого соборного регента таким — без пиджака, пьяного, с карандашом в руках.

На углу Гимназической стояла кучка гимназистов. Они шли в гимназию, и неожиданный переворот захватил их на полпути. Ведь вчера вечером немцы стояли еще на границе. Они пустили ночью десяток бронепоездов, а эшелоны с пехотой прибыли к блокпосту запломбированными как товарные маршруты. Значит, телеграф тоже был в руках у «Центральной зрады»[8]. Проклятые националисты!

Туман поредел, и солнце уже вот-вот готово было выглянуть из-за туч.

И вдруг кровь ударила Козубенко в лицо. Теперь гимназисты, конечно, поднимут его на смех. А как же — ведут Козубенко! Того самого Козубенко, который разоружал их, когда они под командой бравого штабс-капитана Деревянко готовились защищать правительство Керенского. Того, кто верховодил ребятами на железной дороге. Того, кто присылал большевистских комиссаров, малограмотных и некультурных смазчиков, в их цивилизованную гимназию! Председателя союза рабочей молодежи! Нет! Дальше он не пойдет! Пусть расстреливают здесь!

— Цюрюк! — перехватил его движение тот, который шел справа, и кольнул штыком под ребро. — Цюрюк! — подхватили перепугано остальные. Подхватили пискливыми детскими голосами. Такой позор!

Этих гимназистов Козубенко хорошо знал. Вот Сербин — тот самый, который все носится со своим буржуйским союзом учащихся средних учебных заведений. А вон Макар, неплохой парень, но бесповоротно свихнувшийся на Кантах и Гегелях. Туровский, ну что из того, что он знает все песни на свете? А вон и Кульчицкий, интересно, когда ж это он успел опять стать гимназистом, если еще четыре дня назад Козубенко встречал его в военной форме с красной звездой на фуражке? Значит, та же история, что и зимой, когда он ходил со шлыком в «вильных козаках»? Дезертир, отступник, и нашим и вашим! А брат его, слесарь Стасько, побежал вон вместе с цепью красногвардейцев. Не перехватили бы и его там, у мостика! Ведь у Стаха прострелена нога и он хромает. Бедный Стах…

Злоба снова залила сердце Козубенко. Сколько всякой сволочи, даже среди своих! Он пошел прямо на гимназистов, и австрийцы едва поспевали за ним.

— Эй! — закричал он, взмахнув кулаком. — Что же вы стоите? Ваша берет! Бегите, ведите по домам австрияков, показывайте, продавайте народ немцам и вашей «Центральной зраде».

— Хальт! — заспешили австрийцы. — Хальт! Цюрюк! — Они защелкали затворами. — Хальт!

Гимназисты сбились тесной кучкой. Они испуганно жались друг к другу.

— Мы не ябеды! — чуть не плача крикнул Сербин.

— Дурак! — даже побледнел и замахал руками Макар. Он готов был броситься на Козубенко с кулаками за такую дерзость и оскорбление.

Но в эту минуту другое отвлекло внимание австрийцев. В конце улицы, там, у проездного туннеля под насыпью, вдруг затрещали беспорядочные и торопливые выстрелы. Потом послышались крики и частый топот конских копыт. Секунда — и из туннеля прямо сюда вылетели двое верховых. Они припали к конским гривам и гнали во всю мочь. Пули градом посыпались навстречу.

Козубенковские конвоиры не успели даже поднять винтовки к плечу, они только уперли их в бок, и выстрел за выстрелом ударили по беглецам.

— Хальт! Хальт! Хальт!

Передняя лошадь взметнулась и кинулась в сторону, на Гимназическую улицу. Но сразу же на углу и рухнула. Ездок перелетел через голову лошади и вскочил на ноги в трех шагах впереди. Он бросился бежать вдоль высоких заборов. Но пули догнали его, и он упал ничком — тело его содрогнулось, он перевернулся на спину и затих.

Это спасло второго всадника. Он успел за это мгновение проскочить по Шуазелевской до мостика на Станиславчик. Козубенко узнал Шумейко Александра Ивановича и закричал от радости, верховой уже скрылся за садами и постройками, три штыка уперлись Козубенко в грудь. Четвертый австриец подошел к убитому и ткнул его сапогом в бок.

Это был председатель ревкома слесарь Буцкой. По телу Козубенко пробежала дрожь, мелкая и тошнотная. Председателя ревкома, слесаря Буцкого, уже не было в живых…