Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В письме столько глупостей, что пройти мимо них означало бы молчаливое согласие, поддержку. Что даст, например, лозунг: «Централизация, дисциплина, выборы сверху»? Сколько об этом говорено! Совсем недавно, в Женеве, они даже поспорили по этому поводу.
Только расширение самодеятельности местных и отдельных групп, иными словами — сведение элемента главенствования к разумному минимуму, возможно большее развитие инициативы масс, организации приведут к желаемым результатам.
«Я вынужден ополчаться, — писал Кравчинский (мелким почерком, чтобы не занимать много места и для удобства пересылки), — с особенным усердием из-за этого вопроса, потому что он непосредственно касается меня лично. Не далее как через две-три недели выйдет целая моя книга, написанная на итальянском языке для заграничной публики... к ней я должен был предпослать довольно обширное теоретическое и историческое «предисловие» и приложить такое же заключение, в которых высказываю свой взгляд на это движение, на его цели общие и временные, на террор, на политическую борьбу и т. д.»
Надо предостеречь товарищей от ошибочных «мер», безусловно подрывающих авторитет не только «Народной воли», но и всей их работы в целом. Только наиболее полное развитие свободы критики, только наиболее широкое содействие в работе революционной мысли всех умственных сил партии могут обеспечить широкое и блестящее будущее революционной партии.
XIII
Книга вышла.
1200 экземпляров.
«Россия подземная. Очерки и профили революционеров».
То, чем жил все эти дни, месяцы, что составляло сущность, содержание всех его чувств и дум, воплотилось в этой работе.
Спустя десять дней миланская газета «Секоло», редактировавшаяся Карлом Ромусси — с ним Кравчинский познакомился на съезде рабочих партий Ломбардии, — поместила первую, хотя и небольшую, рецензию. Вслед за нею, через неделю, откликнулась римская газета «Капитан Фракасса», напечатавшая в двух номерах пространный отзыв на необычную книгу русского нигилиста.
Элизе Реклю — Кравчинскому, из Кларана:
«Мой дорогой друг!
Я еще не кончил читать ваше прекрасное произведение, потому что, как вы знаете, у меня совсем нет времени, но того, что я прочитал, совершенно достаточно, чтобы я поощрил вас от всего сердца...
Это не значит, что я нахожу ваше произведение лишенным ошибок.
Они имеются. Иногда слишком много поэзии в словах и в самом существе описываемого...
И, наконец, я прочитал часть предисловия Лаврова, ту, которая касается вас лично. Я думаю о вас так же хорошо, как там говорится, и еще гораздо лучше».
Кравчинский в приподнятом настроении, он даже не надеялся на такую высокую оценку.
Пришло письмо от Засулич, в котором она писала, что книгу «...чуть просмотрела, а прочла только о себе... Насколько можно судить, по заглавиям больше, книжка очень интересна и, наверное, будет иметь большой успех...
А мой профиль? Будь я цензором, которому предоставлена власть над вашей книжкой, наверное, вымарала бы ее всю, исключая двух первых страниц...
Но это неприятное впечатление, конечно, не имеет никакого соотношения с достоинствами или недостатками очерка. Опиши меня какой-нибудь гениальнейший писатель так верно, что верней и быть нельзя, мне было бы еще неприятнее, и чем полнее было бы изображение, тем хуже.
Этого, я думаю, нельзя даже отнести целиком на счет моей оригинальности; это, мне кажется, чувство довольно распространенное, и на нем основан обычай печатать воспоминания о приятелях только после их смерти».
...Они еще не раз будут возвращаться к полемике на эту тему, а тем временем Сергей рассылает книгу своим друзьям, влиятельным газетам. Прежде всего — Лондон.
«Посылая Вам книгу, позволю себе добавить, что написал ее исключительно с целью показать в настоящем свете русское революционное движение (нигилизм), которое подвергается стольким наговорам вольным и невольным, — я был бы очень счастлив, если бы английская публика... пожелала обратить на нее внимание».
24 июня 1882 года «Нойе Фрейе Прессе», выходившая в Вене на немецком языке, разразилась большой статьей некоего «К. фон Таллера». Рецензент в основу ее положил... воспоминания княгини Долгорукой, вдовы убитого народовольцами Александра II, и книгу Кравчинского. Интересное противопоставление!
«Там превозносили мягкость и доброту царя... рассказывали трогательными словами о любви и преданности народу... Сегодня мы хотим послушать противоположную сторону. Она выпустила такую же интересную и, возможно, еще лучшую книгу... о происшествиях, проходящих перед нами, как безумные, фантастические картины... Эта книга вышла из главной штаб-квартиры русской революционной партии... и она полна безмерного восхищения и фанатического экстаза перед нигилистами и защищает их преступления блестящей софистикой...»
Пафос борьбы, героизм революционеров пришлись явно не по душе барону-рецензенту. Кравчинский определил рецензию — ее переслали друзья — как «подлую, но очень интересную».
По неизвестным причинам немцы активно заговорили о «Подпольной России», подняли вокруг нее шум. За короткое время в Берлине появляются три рецензии! Хвалят, осуждают...
Кравчинский прислушивается к откликам, кое-что дорабатывает в книге... И понемногу пишет новую, название которой изменяет: не «Жертвы», как намечалось ранее, а «Россия под властью царей». «...Совсем не теоретическая будет, но очень фактическая, хочу положение политически гонимых всех классов изобразить...»
В Италии лето, Милан переполнен туристами со всего мира... Отдохнуть бы! Поехать к морю или хотя бы к реке По, которая совсем недалеко. Однако — некогда, некогда.
Из Женевы прислали только что изданный «Манифест», он вдумывается в пророческие слова «Предисловия», написанного Марксом и Энгельсом. Его до глубины души трогает их признание, что Россия идет в авангарде революционного движения в Европе... Да! Справедливо. Многочисленные жертвы, понесенные в этой борьбе, не напрасны. Его отечество придет к светлому дню победы, придет вместе с другими, и тогда на скрижалях истории засияют имена первых отважных, первых апостолов свободы...
Жизнь как будто входила в берега, обретала смысл, Кравчинский был доволен своей участью, но — опять его особой интересуется полиция; к хозяевам приходил полициано, расспрашивал, кто у них живет, и давно ли...
— Удивительно, как эти збиры[8] до сих пор меня не сцапали, — отвечает Сергей на опасения жены. — Я нисколько не удивился бы.
— Ты все шутишь, — сердится Фанни.
— Какие к черту шутки! Если уж Лаврова выдворили из Парижа, то обо мне, грешном, и говорить не приходится.
Визит полиции не только возмутил Сергея, но и встревожил: из-за ареста
