Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Ответ из редакции не пришел ни на второй, ни на третий день. Да ему это не так теперь важно, он загорелся работой, он готов сидеть дни и ночи — только бы написать... Вслед за очерком о «Дмитре» написать о Валериане Осинском, Дмитрии Лизогубе, Дмитрии Клеменце, Петре Кропоткине, Соне Перовской, Ольге Любатович, Вере Засулич... Боже, сколько их, настоящих героев, делавших общее дело! Да еще о Дворнике, Андрее Желябове, Михайле Фроленко, Дейче, Малиновской... О Тане... Это будут оды каждому из них, песнь об их подвигах, достойных легенд.

Однако... Чтобы обо всем написать, кроме общих сведений, нужны еще точные данные: даты, цифры, документы. Где их взять? Ведь здесь, в Милане, ни газет русских нет, ни друзей, которые могли бы помочь.

«Начинай собирать все, — просит он жену, — что может пригодиться как материал для моих работ, и прежде всего биографию Осинского, и Кропоткинскую брошюру о Перовской (для лет и дат, которые всегда забываю), потом те номера «Народной воли» и «Земли и воли», где были биографии или описания смерти кого-либо из них. Все, что только можешь найти. Особенно биографию Осинского, какова прекрасна».

Сергей буквально засыпает Фанни вопросами: что, когда, где, при каких обстоятельствах произошло? Смешно: он забыл даже, когда они с Рогачевым приехали в Москву после побега из-под ареста алферовского старшины. Да что там приезд! Забыл, когда с нею познакомился! Просит зайти к Драгоманову, уточнить некоторые факты.

Фанни делает все, что в ее силах, — расспрашивает, уточняет, вспоминает, ищет старые петербургские газеты с описанием разных событий и все это посылает в Милан. Одновременно она сообщает Сергею, что Клеменца, который два года сидел под следствием, сослали в Сибирь, а Сергей Андреевич Подолинский сошел с ума. Вести ужасные, они снова возвращают Сергея к былому, чем он постоянно жил, но что сейчас, при захватывающей работе, немного приглушилось, поутихло.

«Сережа, милый! Я так по тебе соскучилась! Днем и ночью думаю, как тебе там. Боюсь, дорогой мой, что твоя новая работа раскроет тебя и тебя схватят, мы даже не попрощаемся. Или же придут документы из России, и ты — я знаю — помчишься туда, даже не заехав попрощаться...

Здоровье мое никудышнее — лежу, хвораю, та же самая немощность, слабость. Деньги почти все истратила, а надо бы туфли купить, потому что старые разлезлись совсем, не могу выйти из дому. Но — не беспокойся, я готова терпеть, терпеть все, чтобы только с тобою было благополучно. Посылаю тебе пятнадцать франков, взятых взаймы, и жду не дождусь той минуты, когда увижу тебя, моего дорогого, единственного».

Пришли отзывы от Засулич и Дейча. Статья о Стефановиче вызвала возражения. Ругают! Мало сказано о его заслугах, о подвиге. Не мог же он расписать его «на золоте»!

...А «Пунголо» молчит. Вслед за часами заложен сюртук — хозяевам Сергей сказал, что несет портному переставлять пуговицы, — в карманах ни сантима. Выручают понемногу Фернандо, Агостино...

Наконец в начале ноября Тревес великодушно сообщает свое согласие печатать все материалы за... 200 франков. Цена невероятно мала, но что поделаешь. Приходится соглашаться. Тем более что предполагается поместить в «Пунголо» 13 корреспонденций, а затем издать их отдельной книгой! Это и деньги, и — главное — работа, книга, которой, безусловно, заинтересуются.

...Уже написано о Клеменце, Осинском, Вере Засулич... «Боцеты» будут печататься поочередно, один за другим. Получается серия... Или дать отдельными очерками?.. А может быть, лучше всего профили?.. Да, да, профили. Профили людей, событий, лет... Объединит их одно общее название — «Подпольная Россия», Название уже давно созрело у него в мыслях, «Подпольная Россия»... Но — беда! — по-итальянски такого слова — «подпольная» — нет. Редакция советует «подземная». «Подземная Россия»... «Руссиа соттерраннеа».

8 ноября 1881 года, поместив «Леттера I. Прелюдио» — «Письмо I. Вступление», — редакция известила своих читателей, что с этого номера начинает печатание материалов, написанных по-итальянски одним русским патриотом и присланных из Швейцарии. В материалах будут приведены биографии выдающихся нигилистов — четырех мужчин и четырех женщин. «Письма», заверяла редакция, вызовут безусловный интерес читателя, они раскрывают «большие и страшные тайны» русской действительности.

Через неделю, 16 ноября, печатая «Леттера 2» («Пропаганда»), редакция сообщила, что предыдущая публикация вызвала небывалый интерес, а следующие обещают быть еще более интересными...

«Пропаганда», в отличие от первого письма, напечатанного безымянно, была подписана никому не известной фамилией «Степняк».

Сергей Степняк!.. Сын приднепровских степей, сын подневольной Украины. В этом имени объединялись и его негаснущая любовь к родной земле, и память о друзьях-соотечественниках, которых он уже никогда не увидит, и тоска по родным, затерявшимся где-то далеко, ждущим его, блудного сына. Они еще не теряют надежды увидеть его, вернувшегося из дальних странствий...

Блажен, кто ждет. Но прибудет сюда не он, а книга, на которой — на весь мир! — начертано его имя; имя, вобравшее в себя и отдаленное, нарастающее рокотание грома, и мягкую, раздольную мелодию степной песни.

Это имя — Степняк.

XII

Фанни привезла с собою множество приветов от товарищей и много известий. В Женеве без изменений, никто не приехал, разве что Бардина, убежавшая из Сибири; Лопатин, кажется, нелегально поехал на родину.

В Петропавловской крепости умер Нечаев, а в Одессе повесили Степана Халтурина.

— Какие люди гибнут! — сокрушался Сергей. — Это ужасно!

Он воспламенялся, вспышки гнева чередовались с продолжительным молчанием.

— Жорж издает «Манифест» Маркса и Энгельса, — рассказывала жена. — Маркс, кажется, предисловие написал.

Сколько в ней ласковости! Как все-таки важно знать, что где-то есть человек, который ждет тебя, думает о тебе, беспокоится. Чем бы и как бы ты ни был занят, а без этого чувства жизнь беднее, беспросветнее.

На следующий день после обеда Сергей повел жену показывать город. Прежде всего театр Ла-Скала. Позавчера он ходил слушать Верди.

— Не бойся, в редакции мне бесплатно дали входной билет, — говорит в шутку. — Какое богатство! Больше трех с половиной тысяч мест! Представляешь? И устроены так, что всем хорошо видно и слышно. Чудо архитектуры! Ничего подобного не встретишь во всем мире.

Он рад, он восхищен — так редко выпадают ему подобные минуты.

— Надо пойти еще в собор Санта Мария