Прозрение (сборник) - Урсула Ле Гуин

– В этом заключена половина моих врожденных способностей; к тому же именно этому меня учили, когда я был рабом, – сказал я.

А вот моя способность к ясновидению, похоже, совсем заглохла под упорными попытками Дорода ее развить и закрепить. Я прожил у него месяц, потом еще месяц, но у меня ни разу так и не возникло тех видений, которые можно было бы назвать «воспоминаниями о будущем». Я стал проявлять нетерпение; Дород, напротив, казался совершенно невозмутимым.

Сутью того, чему он меня учил, было, по его выражению, «ожидание льва». Мне полагалось сидеть тихо, почти не дыша, выбросив из головы все мысли о том, что меня окружает, и погрузиться в некую «внутреннюю тишину». Сделать это оказалось очень трудно. Даже колени мои наконец привыкли к неподвижности, но разум привыкать к ней явно не собирался.

Дород требовал, чтобы я непременно в мельчайших подробностях рассказывал ему о каждом видении, какое у меня когда-либо было. Сперва это давалось мне с огромным трудом. Сэлло сидела рядом со мной и шептала: «Только никому об этом не рассказывай, Гэв!» Всю жизнь я слушался этого совета. И теперь вынужден был нарушить ее запрет, чтобы выполнить желания какого-то странного и совершенно чужого мне человека. Я сопротивлялся, не желая открывать ему душу. И все же только Дород мог, как мне казалось, научить меня всему необходимому, а потому я заставлял себя говорить – с трудом, с остановками, неполно описывая свои прежние видения-воспоминания. Терпение Дорода было поистине безгранично, и мало-помалу он вытащил из меня все; я рассказал ему о снегопаде в Этре, о нападении войск Казикара, о тех городах, где я «бродил», о том незнакомом человеке в комнате, полной книг, о той пещере с каменным сводом, о той ужасной танцующей фигуре, которая привиделась мне снова во время обряда посвящения, и даже о самом простом, самом первом своем видении – о голубой воде, тростниках и далекой горе, окутанной дымкой. Он заставлял меня снова и снова повторять эти рассказы.

– Итак, расскажи мне об этом еще раз, – говорил он. – Значит, ты плывешь на лодке и...

– Что ж тут еще рассказывать? Ну, я плыву на лодке и вижу Болота. В точности такие, какие они и есть на самом деле. Наверное, именно такими я и видел их еще младенцем, до того, как меня украли. Голубая вода, зеленые тростники, синий холм вдалеке...

– На западе?

– Нет, на юге.

Откуда мне было известно, что этот холм на юге?

И каждый раз он слушал меня с одинаковым вниманием, часто задавая вопросы, но никогда никаких комментариев не делал. И красноречие мое явно не имело для него никакого значения, хотя я всегда старался как можно живее описать те города, которые «видел», или ту комнату, полную книг, или того незнакомого человека, что обернулся ко мне и назвал меня по имени. Дород никогда в жизни в городе не был. Он пользовался словом «читать», но читать не умел и ни одной книги никогда в жизни не видел. Я принес на занятия маленький томик «Космологий», завернутый в шелковистую ткань, чтобы показать ему, что такое печатное слово. Он взглянул, но ни малейшей заинтересованности не проявил. Он не спрашивал ни о реалиях, ни о значении того или иного понятия, и требовал лишь четкого и максимально подробного описания увиденного мною. Для чего это было ему нужно, я так и не узнал, потому что об этом он так и не сказал мне ни слова.

Меня очень интересовали другие ясновидцы и их проводники. Я спрашивал Дорода, кто еще на берегах озера Ферузи обладает таким же даром, и он назвал мне два имени: один человек был из деревни Южный Берег, а второй из Срединной деревни. Я спросил, нельзя ли мне поговорить с кем-то из них. Он с любопытством посмотрел на меня:

– А зачем?

– Ну, просто поговорить... спросить, как это бывает у него – так же, как у меня, или...

Дород покачал головой.

– Они с тобой разговаривать не станут. Они говорят о своих видениях только с проводником.

Я настаивал. И он сказал:

– Гэвир, это святые люди. Они живут в полном уединении, поглощенные только своими видениями. Разговаривать с ними разрешается исключительно их проводникам, а с другими людьми они не общаются. И даже если бы ты уже стал настоящим ясновидцем, тебе все равно не позволили бы с ними повидаться.

– Так что же, и мне такая жизнь предстоит? – ужаснулся я. – Значит, и я буду жить в полном уединении, ни с кем не общаясь и существуя исключительно внутри собственных видений?

По-моему, Дород почувствовал охвативший меня ужас и, немного поколебавшись, сказал:

– Ты другой. Ты начинал по-другому. Я не могу заранее сказать, как сложится твоя жизнь.

– А что, если у меня больше и не будет никаких видений? Что, если я, придя к своим истокам, вернувшись к своему народу, положил тем самым конец своим болезненным видениям?

– Ты боишься, мальчик, – неожиданно мягко сказал Дород. – Да, это тяжело – сознавать, что лев идет прямо к тебе. Но не бойся. Я всегда буду с тобой.

– Но не там, – сказал я.

– Нет, и там тоже. А теперь ступай на настил и жди прихода льва.

Я подчинился; мне вдруг все стало совершенно безразлично. Я опустился на колени на настиле, нависавшем над илистым дном и самым краем каменистого берега, и стал смотреть на раскинувшееся передо мной озеро и спокойное серое небо, стараясь дышать ровно, как учил меня Дород, и полностью сосредоточиться на мыслях о льве. И вдруг осознал, точнее, почувствовал, что черная львица действительно приближается ко мне сзади, но даже не обернулся, ибо, если я и боялся чего-то прежде, в эту минуту страх мой полностью испарился. Я то оказывался в каком-то крошечном садике, полном цветов, то шел ночью по вымощенной булыжником улице, и шел дождь, и ветер швырял дождевые струи на высокую красную стену напротив меня, и я видел эти струи в слабом свете, падавшем из окошка. То я вдруг попадал в залитый солнечным светом внутренний дворик какого-то хорошо знакомого мне дома, и юная девушка с улыбкой выходила мне навстречу, и я испытывал огромную радость, глядя на нее. То я оказывался посреди какой-то бурной реки, и течение чуть не сбивало меня с ног, а на плечах у меня была тяжелая ноша, настолько тяжелая, что я едва не падал под бешеным напором воды; а песок у меня под ногами на дне расползался, и сохранить равновесие было невероятно трудно, и я споткнулся, сделал шаг вперед и... увидел, что по-прежнему стою на коленях в нашей хижине на мысу. На небе догорал закат, и последняя стая диких уток пролетела на фоне красноватых небес. Я ощутил у себя на плече руку Дорода.

– Идем в дом, – тихо сказал он мне. – Ты проделал долгое путешествие.

В тот вечер он был молчалив и ласков. Он ничего не спрашивал о том, что я видел. Лишь удостоверился, что я поел как следует, и отправил меня спать.