Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О. Александр: Вы виделись?
Кирилл (почти испуганно): Нет! Я еще не готов.
О. Александр (без укора, скорее констатируя): Значит, не до конца простил.
Кирилл: А если я никогда до конца не прощу?! Что же мне тогда?!..
О. Александр: Простишь. Но допустить к причастию я тебя, извини, пока не могу.
Они встают, Кирилл пригибается, отец Александр накидывает ему на голову епитрахиль, осеняет крестным знамением и очень тихо и скоро произносит разрешительную молитву.
Кирилл на пару с другим трудником, лет сорока, пилят доски для «лесов». Кирилл попросил причитающиеся ему неизрасходованные две недели отпуска, для того, как он выразился, чтобы урегулировать кое-какие оставшиеся дела, и с такой формулировкой ему этот отпуск без разговоров предоставили. Кирилл сказал себе, что если за две недели ему не станет понятно, то не станет понятно и за два года.
Монастырь в сельской местности. Насельников здесь пока человек десять, считая игумена, – два полуразрушенных храма и в целом прилично сохранившийся келейный корпус, где несколько десятилетий помещались разные конторы ныне несуществующего колхоза, вернули Церкви только недавно назад. Восстановительных и строительных работ здесь, как выражается настоятель, еще непочатый край. Средств выделено в обрез, и все они уходят на материалы, рабочая сила – монахи и трудники.
Напарник: … Так что вот так: я уже год «чистый». Сначала даже боялся работу искать – вдруг, как деньги появятся, снова начну употреблять, но нет, это теперь в обратную сторону у меня не пойдет… Сейчас, летом, пока тут в деревнях людей больше, нанимаюсь на всякую поденку – я и электриком могу, и… Деньги откладываю – слава Богу, кормлюсь тут, в монастыре, а чего мне еще надо? Как бы «за послушание» еще тут помогаю, батюшка благословил.
Кирилл: А потом?
Напарник: А чего потом? Осенью в Москву поеду, там, может, найду работу хотя бы до весны.
Кирилл: Здесь не думал остаться?
Напарник (со смехом, как бы на миг вообразив): Не-е-ет! Это не для меня жизнь, если только временно. (Серьезнее.) Нет. Я бы не смог. Я такой человек – мне свобода нужна, чтобы куда хочу, туда иду, а они тут на все благословения просят.
Кирилл: А я смог бы. После СИЗО и дурдома от свободы легче отвыкнуть.
Напарник (недоверчиво хмыкнув): Когда это ты успел: и СИЗО, и дурдом?..
Кирилл: За последние полгода.
Напарник: Врешь.
Кирилл: Я никогда не лгу. Вон хоть мою мать спроси.
Полуобернувшись, показывает кивком в направлении монастырских ворот, от которых их отделяет метров пять и за которыми уже несколько минут стоит мать Кирилла. Кирилл заметил ее сразу, как она подошла.
Напарник (разглядев женщину за воротами, Кириллу, почти в сердцах): Это твоя мать?! Так чего ж ты к ней не идешь?! Иди, олух!
Кирилл нехотя отрывается от доски и подходит к воротам. Некоторое время оба молчат.
Мать: Я не хотела, чтобы тебя увозили. А он говорит, врач на «Скорой»: да вы что, острый психоз…
Кирилл (уточняя, ровно): В диагнозе у меня написано: «посттравматическое стрессовое расстройство».
Мать: … Это соседи их вызвали. А на следующий день пришла, а меня к тебе не пустили, сказали: ты еще спишь. (Меняя тон.) С другой стороны, если бы ты не оказался в больнице, ты не встретил бы того священника и твоя жизнь не изменилась бы столь радикальным и, как ты, конечно, полагаешь, счастливым образом. Не скажу, что я эти изменения приветствую, но… в конце концов, ты давно к этому шел.
Кирилл (без всякого выражения): Ты так думаешь?
Мимо проходят двое монахов, бросают взгляд на Кирилла, здороваются с матерью, мать механически здоровается в ответ.
Мать (испытующе): Ты не рад, что я приехала?
Кирилл (эта беззастенчивая прямота ему и досадна, и забавна; и в его невольной улыбке досада): Я не сержусь на тебя, мам. Тем более за больницу. Хотя я после выписки не звонил, это не значит, что я о тебе не думал. (Мать – так же невольно – усмехается.) И вот недавно, здесь, до меня вдруг дошло, что ты никогда не попросишь у меня прощения.
Мать (неподдельно изумившись): Прощения? У тебя?
Кирилл (как бы не замечая): Ведь я всегда этого ждал. Ждал, что ты попросишь прощения не за какие-то отдельные слова, в которых часто была доля правды, а за… Ну да не важно. В общем, как только я понял, что ты никогда не попросишь у меня прощения… я тебя по-настоящему простил.
Мать (ядовито): Простил? Даже так?
Кирилл: Извини, мам, мне надо вернуться к работе. Я здесь своим временем не распоряжаюсь.
Ему кажется, что он говорит спокойно и даже нежно. Уйти надо не то чтобы хозяином положения, не то чтобы победителем, не то чтобы праведником – надо просто уйти именно сейчас и ни минутой позже.
Мать (глухо): Я скучаю по тебе, Кира.
Минута упущена.
Кирилл: Я по тебе тоже скучал. Там. В дурдоме. И в СИЗО. А здесь не скучаю.
Кирилл чувствует, что глаза у него мокрые, но почему-то не воспринимает эти слезы как плач – точно так же он прежде не воспринимал как плач усиленную секрецию слезных желез под воздействием аллергена. Кстати, аллергия у него почти прошла после суда.
Кирилл разворачивается и уходит, успевая поймать ту же не то растерянность, не то опаску, с которой она смотрела на него через прутья в другом, столь же нехарактерном для нее месте.
Трудники ночуют в вагончиках на территории монастыря – отремонтированных жилых помещений все-таки еще не хватает. Столуются они в трапезной с монахами и послушниками. Кроме ограничений, обусловленных элементарными правилами благочестия, монастырский устав их соблюдать не обязывают. Присутствие на службах – по желанию. Кирилл пока не пропустил ни одной вечерни и ни одной литургии, старается не пропускать и утрень. Он старается выполнять любые поручения, не споря, не настаивая, не доказывая, хотя благодаря Ваниной «фирме» кое в чем разбирается получше братии. Он старается не заглядывать в завтрашний день. Он старается вообще не думать.
На кем-то пожертвованном монастырю старом уазике инок Симеон и Кирилл едут в поселок за бетонными смесями. Кирилла дали в сопровождающие, поскольку, во‑первых, он пусть не доказал, но все же показал свою осведомленность по части того, стройтовары каких марок
