Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

Кирилл: Нет, ты не рада! Ты не рада, что я вообще еще жив. Ты хотела бы, чтобы я умер!

Мать: Кира, не болтай вздор!

Кирилл: Ты хотела бы, чтобы я умер!!!..

Кирилл хватает стол поперек столешницы и отбрасывает в другой конец кухни. Мать вскакивает и убегает. Кирилл срывает со стен подвесные ящики для посуды и швыряет их на пол. Когда через полчаса в кухню уже затихшей квартиры входят санитары, они находят Кирилла забившимся между ножек лежащего на боку стола.

В палате психбольницы. Кирилл недавно проснулся и полусидит на койке. Он не знает, как долго спал, но по тяжести и одновременно вялости в теле и в голове догадывается, что долго (на самом деле сутки). Ему хотелось бы осмыслить свое нынешнее положение, но лень. Лень даже осмыслять то, что он сейчас видит. Например, как сосед слева, парень его лет или чуть моложе, с поразительной пружинистостью и еще более поразительной мерностью, свойственной скорее мячу, нежели живому существу, скачет на койке.

Сосед слева (скачет): Мэджик пипл, вуду пипл! Йоу!

Сосед справа (без возраста, в очках, подняв глаза от журнала с кроссвордом и заметив пристальный взгляд Кирилла на прыгучего): Ему триптокломин вкололи, а дозу не рассчитали. Бывает. Проколбасит теперь до ночи. А чего, молодой, сердце сильное. (Кивает на четвертого жильца палаты, спящего повернувшись к стене.) А этому фенобарбазол вкатили. Он теперь до следующего утра продрыхнет.

Кирилл (с тревогой сквозь лень): А мне что вкатят?

Сосед справа: Ты 120-й сонет Шекспира знаешь?

Кирилл: Нет.

Сосед справа (осклабившись): И я не знаю.

Сосед слева (скачет): А я знаю! Пришла весна цвели дрова и пели лошади медведь из африки приехал на коньках колхозный бык наяривал в баян чечетку бил парализованный кабан!

Кирилл: Мэджик пипл, вуду пипл! (Вскакивает на койку и, еще превозмогая сонную тяжесть, прыгает.) Йоу! Мне здесь нравится! Здесь круто! (В его голосе все отчетливее слышатся слезы.) Я полностью расслаблен! Все мои чакры раскрыты! Я соединился с Брахмой! Йоу! Каммон еврибади!

Сосед справа и давно утихомирившийся сосед слева словно загипнотизированные смотрят на потолок, с которого сыпется штукатурка. Койка не выдерживает и ломается пополам. В приоткрывшуюся дверь палаты заглядывает санитар и смотрит на Кирилла долгим, равнодушно-вопросительным взглядом.

Дни здесь настолько одинаковы, что Кирилл уже потерял им счет не в переносном, а в прямом смысле. В палате тише, чем в камере СИЗО, и меньше пыли, зато нельзя читать. Читать, впрочем, можно в комнате отдыха, особенно если, как сосед Кирилла по палате, предпочитать журналы с кроссвордами всему остальному – слишком уж невелик выбор этого остального. Главным образом комната отдыха посещается ради телевизора. Тем более теперь, когда идет Чемпионат Европы по футболу.

Англия играет с Румынией. В креслах перед включенным телевизором, однако, на этот раз только двое: Кирилл и его сосед справа. Сосед поглядывает то в свой кроссворд, то на экран. Кирилл, подперев рукой щеку, смотрит на экран безразличным взглядом. Это не из-за лекарств – просто он никогда не был большим поклонником футбола.

В комнату отдыха входит священник. Сосед Кирилла тут же освобождает ему кресло.

Священник: Сидите, сидите. Я складной стул возьму.

Священник садится на складной стул между двумя креслами. Его взгляд на экран тоже не назовешь заинтересованным, но в нем скорее усталость, чем безразличие.

Сосед Кирилла: Румыны англичанам забили!

Кирилл (священнику, не отрывая взгляд от экрана): У психов тоже есть грехи?

Священник (тоже не отрывая взгляд от экрана, не сразу): У них есть потребность в исповеди.

Сосед по палате: Батюшка, а правда ведь нужно говорить не «Спасибо», а «Спаси, Господи»?

Священник: Можно и так, и так.

Кирилл (по-прежнему глядя на экран): Я хочу креститься.

Во взгляде священника отражается некоторое, хотя и слабое удивление поворотом разговора.

Кирилл (глядя уже не на экран, а в пол): В СИЗО я читал о. Сергия Булгакова… До того, как сюда попасть, я две недели провел в СИЗО. Меня не оттуда сюда направили, а просто сразу, как только я вышел, у меня случился срыв. Так вот…

Священник: За что вы попали в СИЗО?

Кирилл (со злой – или горькой – усмешкой): «За что»…

Священник: Да, простите. Почему вы туда попали?

Кирилл: Нет-нет, это вы простите, вы правы, я-то туда попал, в отличие от многих, именно за. За дело. Я помогал продавать налево алмазы. Не ради барыша, а… даже не знаю, ради чего. Когда соглашался на это, мне просто казалось, что я могу это сделать. Могу не делать, а могу и сделать. И одновременно я думал, что делаю это из чувства справедливости и гражданской солидарности. (Саркастически улыбается.) Тут нет ничего парадоксального, вот в чем ужас. Всяк человек ложь.

Священник: «Аз же рек во исступлении моем: всяк человек ложь». В исступлении. А это состояние временное.

Кирилл: Временное не значит неправильное.

Священник: По-своему, не поспоришь.

Кирилл: В исступлении можно ослепнуть, а можно, наоборот, прозреть, с этим вы ведь тоже не поспорите? (В концовку последней фразы пытается вложить легкий сарказм.) Однажды я прозрел и увидел, что ложь кругом. (На слове «прозрел» священник с уже промелькнувшим у него ранее слабым удивлением обращает взгляд на Кирилла – и тут же уводит обратно, чтобы дальше глядеть только перед собой, как если бы смотрел матч.) Кромешная ложь. «Кромешная» – это значит, что нет ничего кроме. Только ложь, и ничего кроме лжи. Я не знаю, что хуже: что люди лгут и что они верят лжи, чужой и своей собственности. Все время, пока я находился в СИЗО, я знал, что виновен, что я тут заслуженно и должен понести наказание. Но при этом только и мечтал оттуда выйти и жутко боялся, что мне дадут срок. В зале суда, когда оглашали приговор, я вдруг поймал себя на том – это была секундная мысль, но очень ясная, – что хочу, чтобы меня приговорили к лишению свободы. Когда меня признали невиновным и отпустили, у меня было странное чувство: и стыд, и торжество, и злость на себя из-за того, я торжествую. Я не столько радовался, сколько именно торжествовал. Радость ведь не бывает темной, а вот торжество…

Священник: Соглашусь.

Кирилл: А когда она сказала – она, то есть мать, – что это несправедливо, то, что я не понес наказания за свое преступление, я пришел в ярость, именно потому, теперь я это понимаю – нет, тогда уже понимал, в том-то и дело, – что