Владлен Бахнов - Владлен Ефимович Бахнов

ОДНАЖДЫ УТРОМ

Когда юрисконсульт Антон Филимонович Пестриков неожиданно обнаружил, что умеет летать, он просто растерялся. Как человек современный, он твердо знал, что этого не может быть.

Первый раз он поднялся в воздух ранним летним утром, когда, как обычно, делал зарядку и, расставив ноги на ширину плеч, под вежливо-бодрые команды радио мерно поднимал и опускал руки…

Он поднимал и опускал руки, разглядывая в зеркальной дверце шкафа свою не слишком спортивную фигуру… И вдруг зеркало медленно поплыло куда-то вниз, и Пестриков стукнулся головой о потолок. Оттолкнувшись головой от потолка, он плавно опустился на пол, отчаянно замахав руками, снова взмыл вверх и увидел, что в зеркале отражаются только его худые волосатые ноги.

— Я летаю! — изумленно пискнул Антон Филимонович. Легко перейдя из вертикального положения в горизонтальное, он торжественно и тихо поплыл над неприбран-ной тахтой, над телевизором, над письменным столом и полированной гладью шкафа…

Вначале потрясенный юрисконсульт летал только по своей комнате, паря под потолком и описывая неправильные эллипсы вокруг польской люстры. Комната холостяка выглядела сверху необычно и странно.

Затем Пестриков, сообразив, что его соседи по квартире уже ушли на работу, выпорхнул в коридор. Он облетел кухню, покружился в местах общего пользования, присел на холодильник и, с трудом развернувшись в малогабаритной передней, бочком влетел в свою комнату и спланировал на тахту.

Да, черт возьми, он умел летать! Умел летать!

Однако пока он увлекался полетами, время шло. и, взглянув на часы, Антон Филимонович стал поспешно собираться на работу. Доедая бутерброд с диетической колбасой, Пестриков еще раз облетел люстру, приземлился и, схватив папку, побежал в управление.

В течение рабочего дня юрисконсульт раз двадцать запирался в кабинете, чтобы снова и снова проверить, не разучился ли он летать. К счастью, все было в порядке, и однажды он даже чуть не вылетел в распахнутое окно.

А вечером соседи, как назло, были дома, и обладателю феноменальных способностей пришлось ограничить летную зону своей небольшой комнатой. Но ему уже надоело порхать на своих пятнадцати квадратных метрах. Ему уже были тесны просторы жилплощади. Его звало открытое небо, влекла бездонная синева, манили заветные дали.

Едва дождавшись выходного дня, Пестриков отправился за город и отыскал в лесу безлюдную поляну. Прищурясь, взглянул он на бегущие в небе светлые облака, плавно взмахнул руками и взлетел.

Вот уже верхушки берез и сосен остались внизу, а юрисконсульт все поднимался, поднимался…

Какие-то птички пролетели под ним и. испуганно свистнув, бросились в сторону.

Никогда еще за все тридцать пять лет Пестриков не чувствовал себя так хорошо и уверенно. Он нырял, кувыркался, проделывал фигуры высшего пилотажа, а из карманов его сыпались мелкие деньги, папиросы и старые троллейбусные билеты.

— Господи, — взволнованно думал Антон Филимонович. — Я умею летать! Я летаю! И пусть я не знаю, каким образом это у меня получается, — все равно я счастлив! И если даже чудо окажется недолговременным и я разучусь летать так же неожиданно, как научился, — все равно я буду считать себя счастливейшим человеком, потому что…

Однако додумать эту красивую и благородную мысль Пестриков не успел. Другая мысль, внезапная и страшная, мгновенно заставила его замахать всеми четырьмя конечностями и стремительно пойти на посадку.

Снижаясь, он зацепился за какую-то ветку, шарахнулся в сторону и приземлился прямо в крапиву.

А испугало Антона Филимоновича простое и не лишенное рационального зерна предположение. Ведь если он может разучиться летать так же неожиданно, как научился, то не исключено, что это произойдет именно тогда, когда он будет в воздухе. И ничто не спасет его от верной гибели.

Вот о чем подумал Антон Филимонович, кружась высоко над землей. И, даже благополучно выбравшись из крапивы. он долго не мог оправиться от испуга и поверить, что все обошлось.

Почистив пиджак, Антон Филимонович отправился на станцию.

Больше он вне комнаты не летал. Да и в комнате, для вящей безопасности, он кружил только над тахтой. Или в крайнем случае над шкафом, если нужно было вытереть пыль.

Правда, в глубине души Пестриков надеялся, что когда-нибудь в неопределенном будущем он еще взлетит в небеса. И нередко с замиранием сердца он представлял себе этот полет, это свободное и гордое парение, надежно застрахованное от неприятностей.

И не об этом ли думал Антон Филимонович в тот раз, когда, мечтательно глядя в небо, он шел по улице и, поскользнувшись на арбузной корке, вдруг упал.

Нет, нет, Пестриков не погиб. Он даже не очень ушибся. Но после этого трагического падения Антон Филимонович навсегда утратил свою замечательную способность летать.

Теперь он часто грустит о своих былых возможностях. Грусть эта приятна и элегична. А иногда ему снится, что он снова летит, летит… И он вздрагивает во сне.

ЗА ТРИ ДНЯ ДО ПОЛУЧКИ

Николай Терентьевич, или попросту — дядя Коля, был человеком порядочным. На чужое он не зарился, и если что брал, то лишь потому, что горела душа и погасить огонь могла только бормотуха (1 р. 12 к. с посудой).

Сегодня Николаю Терентьевичу подфартило: кто-то зазевался, кто-то недоглядел, и дядя Коля угнал из депо, где он работал, паровоз. Он отогнал его километров за пять, поставил в тупичок, где рельсы почти скрывались в зарослях пыльного лопуха, и стал ждать: авось набежит покупатель.

Первым подошел случайный прохожий.

— Что стоишь?

— Паровоз продаю.

— Сколько просишь?

— А сколько дашь?

— Твоя вещь — твоя и цена.

— Отдам недорого, — заверил дядя Коля. — Лишнего не возьму.

— Я б купил. Только сегодня у меня ни копейки, — честно признался прохожий. — Три дня до получки…

— После получки у меня у самого гроши будут! — вздохнул дядя Коля. — Значит, не возьмешь?

— Сегодня — никак.

— Тогда об чем толковать…

И прохожий побрел дальше.

Потом к паровозу подошла женщина. В руках она не ела тяжелые сумки, да еще на спине у нее был прилажен туристский, туго набитый то ли яблоками, то ли картошкой рюкзак.

— Слышь, машинист! — окликнула женщина. — Ты меня подвезешь?

— Не… — покачал головой дядя Коля. — Я в другую сторону еду.

— Да мне тут рядом, на станцию. Я тебе рубь заплачу.

Рубль, конечно, дело соблазнительное, скинуться можно. Однако на станцию ехать дядя Коля не рискнул.

— Не… — повторил он. — На станцию мне сейчас не с руки. Другим разом.

Женщина подняла увесистые сумки и скрылась в редком ельнике. Николай Терентьевич, прислонившись спиной к паровозу, задумался,