Подлеморье. Книга 1 - Михаил Ильич Жигжитов

Кешка неотступно следит за Цицик. Вот она уже совсем рядом. Ну, быстрее, Цицик! Вдруг она уронила голову на гриву скакуна и как-то неловко стала раскачиваться в седле. В следующий миг подскакал Гоихан — Цицик свалилась с коня на руки Мельникову.

Прижав ее к груди, Кешка бросился в укрытие.

Пальба продолжается. Партизаны вели такой прицельный огонь, что белякам пришлось, отстреливаясь, все дальше и дальше отступать в лес.

Туз, охнув, выпустил из рук ружье.

— Ранило? — спросил Гордей.

— Аха… кажись… поцеловала, сволочь…

Наконец стрельба прекратилась. На соседней скале появился горбатый, страшный старик.

— Эй!.. Цицик жива? — спросил он.

Мельников оторвался от Цицик, увидел шамана. Кто-то за него ответил:

— Ранили!

Съежился Хонгор, потом подпрыгнул, еще раз, еще выше и бросился в какой-то дикий танец. Время от времена выкрикивал заклинания.

Цицик со стоном выдавила:

— Катер… ломал…

Бегом спустился к Кешке Воронин, тронул за плечо.

— Кеша, Алганай едет!

— С кем?

— Кажись, один. Прет на тарантайке — пыль столбом!

Мельников облегченно вздохнул.

— А ты рану-то у девки забинтовал?

— Мало-мало! Сейчас отец увезет ее.

Цицик лежала с закрытыми глазами. Губы плотно сжаты, на лице боль.

Кешка был оглушен, ничего не видел, кроме боли на лице Цицик. Вдруг будто кольнуло — «Катер ломал…» Он вскочил.

— Волчонок!

— Чо, Кеша?

— Ты оставайся на месте, остальные быстрее складывайте оружие, приготовьте лодку к отплытию!

Забегали мужики, засуетились.

Цицик открыла глаза.

— Кеш, пакет…

— Я уже взял… Рану забинтовал…

Цицик снова впала в забытье. Кешка в отчаянии склонился над ней, пытаясь своим дыханием вернуть ее к жизни.

За скалой внизу раздался стук колес о камни и стих. Сразу же вопли:

— О, где мой Цицик?! Дочка мой!.. Цицик! — Это неистово кричал Алганай.

Цицик очнулась, шевельнула белыми губами:

— Ты м… миня любишь?.. Ту… черну?..

— Тебя, только тебя! — дрожа, не помня себя от горя, говорил он.

Со скалы крикнул Гордей:

— Неси скорей Цицик!.. Надо вдвоем!.. А то!..

Мельников с Венкой осторожно взяли ее на руки, понесли к Алганаю, который, не имея сил подняться наверх, приткнулся к камню. Алганай рвал на себе редкие бурые волосы, стонал, вопил. Его нельзя было узнать.

Гордей с Волчонком подняли Алганая на ноги, но старик не держался. Мужики под мышки подтащили его к беспамятной Цицик.

— Алула!..[107] Алула! — завизжал Алганай.

— Алула! — словно эхо, послышался истошный вопль на соседней скале. Шаман завертелся раненым волком и стремительно исчез…

Цицик молчала. Ее положили в телегу, на ворох свежескошенного душистого сена. Послышался едва уловимый стон.

Алганай склонился над ней.

— Жива!.. Скоре доктор!.. Скоро ходить нада! — старик резво взобрался на телегу. На миг повернул к стоящему истуканом Кешке ненавидящее лицо, погрозил кулаком:

— Ты не ходи!.. Не ходи!.. Убить буду!

Лодка подлеморцев уже далеко от скалистого юго-восточного берега Ольхона. Кешка, хмурый и мрачный, сидит на корме и следит за мчащимся от него островом. Скалы пусты. Он не замечает, что происходит в лодке.

А рыбаки тоже мрачны. Волчонок, как и Кеша, смотрит на берег. Когда-то, давным-давно, Цицик, появившись над разбушевавшимся морем, спасла ему жизнь.

Гордей перебинтовал Тузу рану. Матерится Туз.

— Чево, растак-перетак, удумал эту царапину тряпкой обматывать! — Уселся в нос лодки, курит.

Воронин с Сенькой изо всех сил налегают на весла.

Вдруг со скал грохотнуло, раз… второй… третий. Замельтешили серые мелкие фигурки казаков.

Кешка злобно следил, как беспорядочно и бестолково носятся они. Пули не могли уже достать подлеморцев — лодка с драгоценным грузом в открытом море.

— Так-перетак вас, — во всю глотку дразняще кричит Туз.

Ганька сразу же узнал место, где в прошлом году его бабай провалился в глубокую яму. Высоко в горах тот чудесный грот из бело-розового мрамора. В нем бьет из недр земли горячий источник, а по соседству можно утолить жажду холодной ключевой водой.

— Бабай, ты говорил мне, что это чум самого Ган-Могоя.

Волчонок нехотя улыбнулся.

— Ванфед прогнал Ган-Могоя.

Теперь в гроте, в полной безопасности, лежат раненые и больные партизаны. Их лечит толстый, угрюмый фельдшер, ему помогают две женщины — сестры милосердия.

— Говорят, скоро кончится война, белых гонят, слыхал, нет? — пытает Ганька отца.

Волчонок суров, неразговорчив. Видать, собирается в дальний путь: в переметные сумы, сшитые из нерпичьей шкуры, складывает продукты: вот мешок с сухарями, соленые омули, а еще сунул несколько апчанов[108]. Сверху уложил котелок, деревянную чашку…

— Ты куда, бабай?

Волчонок молчит.

— Хы, воды в рот набухал! — обида сверкнула в Ганькиных глазах.

Отец нехотя пробормотал:

— Ту бумагу, из-за которой ранили Цицик, отвезу в Читу. — И вдруг грозно добавил: — Не болтай про это.

— Хы, нашел болтуна, — Ганька скривил губы, но обида быстро прошла. Ганька похлопал коня по шее, грустно сказал:

— Бедный Бургут… Не подох бы от дальней дороги…

— «Дороги»? Какая дорога!.. Нет, сынок, у нас с Бургутом путь через Читкан, Ямбуй, а потом через высоченные гольцы… Хэ! — одни медвежьи тропочки… Но он все одолеет — это ж конь Сухэ-Батора!

— Знаю. Ты… рассказывал…

Магдауль задумчиво, долго смотрел в сторону Байкала. Наконец медленно заговорил:

— Сынок, ты иди домой… Мать одна… с Анкой… Будь хозяином… а? Ладно?..

Ганька хотел было сказать, что он желает остаться здесь. Но смолчал. Он хорошо помнит наказ деда Воуля: «В путь далекий не зарони худую искру в сердце уходящему». Ганька только мотнул головой.

Волчонок улыбнулся и, взяв под уздцы Бургута, не оглядываясь, начал спускаться вниз по каменистой круче.

Тузу Червонному не лежится. «Какого же дьявола меня к больным-то затолкали?» — сердито думает он, оглядывая причудливые завитки мраморных опор грота. Рядом с ним молчаливый дядька из Северобайкалья.

— Дядь, а тебя тоже зацепила пуля? — Туза раздирает желание поговорить.

Бородач строго оглядел Туза, но все же буркнул:

— Занозил в ногу, в бою под Слюдянкой.

— Хы, занозил! Ну и шутник же!.. А ты рыбак!

— Поморы мы.

— А-а, слыхал про вас. Нерпичье мясо сырком жрете, аха?

— Во-во, лопаем, как собаки, — бородач усмехнулся. Сразу Тузу стало повеселее. Он елейно заговорил:

— Я хотел, чтоб меня тоже называли помором, собрался к вам, да заблудился в Курбулике.

Бородач рассмеялся.

— Э, паря. Куды тебе к нам. У нас совсем дикий край — пропадешь!

— А как звать твою деревню?

— Горемыки.

— Пошто ее так?

— Люди от сладкой жизни прозвали.

Сестра милосердия крикнула:

— Туз, тебя на гору зовут.

— Я чичас, тетка!

Туза поджидали Ганька с Петькой. На кукане у ребят хайриузы лоснятся и краснеют пестрыми боками.

— Бери, Червонный. Жарь! —