Лондон - Эдвард Резерфорд

В точности так же, как он сокрушил власть лондонского мэра и его олигархов при помощи мелкого купечества, монарх мог применить парламенты для обуздания своих феодальных вассалов, что делал снова и снова посредством законодательных актов. В меньшей степени мог даже Церковь ограничить. И вот при короле английском Эдуарде I великий институт парламента впервые начал приобретать очертания: не для того, чтобы, Боже упаси, вверить власть народу, но с целью упрочить политическое влияние короля, простиравшееся все дальше и глубже.

Случилось так, что накануне заболел один лондонский парламентарий.

– Вот я и призвал тебя, – улыбнулся король Эдуард Вальдусу.

Конечно, неспроста. Барникель не дурак. Если в этом парламенте монарху понадобились купцы, то это означало, что он хочет обложить города налогами. И возжелал многого, раз был готов польстить новоиспеченному олдермену. Что ж, быть по сему.

И он обратился к Барникелю по имени.

Неудивительно, что Вальдус захотел отпраздновать знаменательный день. Этим он и собрался заняться далее. Ибо непосредственно перед уходом к королю получил сообщение из Бэнксайда. Насчет девственницы. Туда он с превеликим рвением и устремился.

Вальдус Барникель посещал «Собачью голову» раз в неделю вот уже почти пять лет. И с тем же постоянством спал с одной из сестер Доггет.

Имечко забавляло его, ибо такое же носил городской ювелир, не имевший к ним никакого отношения, – человек уважаемый и без чувства юмора. Барникель время от времени дразнил его: видел, дескать, твоих сестричек за рекой.

В Бэнксайд он собирался нынче в любом случае. Король Эдуард с обычной проницательностью осознал великую истину, которую в будущем подтвердят все законодательные собрания: политики неразрывно связаны с проститутками. «Если я наводню город рыцарями и парламентариями, – заметил он, – они обязательно отправятся к шлюхам и попадут в беду». Поэтому на время заседания парламента в Вестминстере бэнксайдские бордели закрыли, по крайней мере официально.

Что же касалось известий о девственнице в «Собачьей голове», они и впрямь поражали. «Мне и достанется», – бормотал он, приходя все в большее возбуждение. Впрочем, девчонку Доггет он тоже порадует подарком, чтобы не загрустила.

Он задержался лишь один раз и ненадолго. Широкая грязная дорога от Вестминстера тянулась параллельно реке и меньше чем в миле от аббатства сворачивала направо. Здесь Темза совершала у Олдвича последний поворот и величественно устремлялась за Лондон. В этом месте высился каменный монумент с искусной резьбой, увенчанный крестом, перед которым Барникель остановился сотворить короткую молитву.

Крест стоял всего лет пять; его воздвигли после кончины на севере жены короля Эдуарда, которой тот, что было крайне необычно для монарха, оставался и верным, и преданным. Огромный кортеж сопроводил ее тело в Вестминстер, двенадцать раз остановившись на ночлег; в последний, перед официальным вступлением в аббатство, – на этом самом месте, на повороте дороги. Привязанность Эдуарда была столь сильна, что он повелел воздвигнуть каменный крест на каждой стоянке. Имелся еще один – близ Вуд-стрит в Уэст-Чипе. А поскольку данное место существовало под искаженным старым английским названием Чаринг, означавшим поворот, сей трогательный маленький памятник был известен как Чаринг-Кросс.

Барникель почитал королеву, но у креста задержался потому, что в день воздвижения оного его собственная дорогая жена, принесшая ему семерых детей, скончалась в родах на восьмом. Он так и не нашел ей замену и предпочел раз в неделю наведываться в Бэнксайд. Поэтому он, как обычно, помолился за нее и после уж поехал на свидание. Совесть его не мучила. Жена была жизнелюбкой и поняла бы. Он пустил лошадь легким галопом.

Изобел и Марджери уже подходили к «Собачьей голове», но все еще не могли решить, как поступить. Они побывали у врача на Мейден-лейн, которому за взятку велели держать язык за зубами, и тот не замедлил подтвердить их опасения.

– Это проказа, – сообщил он.

Так называли все заразные язвы. Промыв болячку белым вином, врач выдал Марджери мазь и клятвенно пообещал исцеление.

– Главный ингредиент – козлиная моча, – заметил он воодушевленно. – Помогает всегда.

Та с сомнением поблагодарила.

– Наверно, мне лучше ненадолго убраться, – сказала Марджери. Прежде она никогда не разлучалась с сестрой. – Могу заплатить за комнату, а завтра мы всяко закрыты из-за парламента.

В действительности хозяин борделя нуждался в сестрах для некоторых тайных услуг.

– Я буду молиться, – откликнулась Изобел.

Она отличалась набожностью. Церковь относилась к проституткам неоднозначно. Так, они допускались к причастию, но хоронили их в неосвященной земле. Хотя Изобел не понимала, означает ли это, что покойники больше подвержены моральному осквернению, чем живые. Пусть так – она верила, что Бог простит ее прегрешения в этом жестоком мире и спасет. Но знала, что болезнь Марджери не должна обнаружиться.

– Не надо тебе сегодня работать, – посоветовала она. – Утром придумаем, что делать.

Погруженные в заботы столь неотложные, они по-прежнему не вспоминали о крошке Джоан. Но вспомнили, когда подошли к борделю, испытав некоторое потрясение, потому что девушка стояла снаружи между двумя мужчинами и в обществе хозяина. Было ясно, что дела приняли прескверный оборот.

Вальдус Барникель кипел от ярости. Булл благостно улыбался, а хозяин борделя пребывал в смятении.

– Ты предложил мне девственницу! – гремел новоиспеченный олдермен.

– Она и была с утра, – извинялся тот. – Я думал, сир, что вы прибудете раньше.

– И прибыл бы, – изрек олдермен, презрительно посмотрев на Булла, – но я находился у короля Эдуарда! Он говорил со мной о парламенте, – пояснил Вальдус в качестве последнего напоминания аристократу о своем превосходстве.

– Ею лишь раз и попользовались, – пробормотал хозяин, испуганно глянув на Булла.

– Я, – подтвердил тот со спокойным удовлетворением.

Скороспелый олдермен, он же парламентарий, вытаращил глаза.

– На что она мне, по-твоему, после этого старого пердуна? – вскричал он, ярясь на проклятого аристократа.

Хозяин борделя испугался, что дело кончится дракой. Но гнев рыботорговца доставлял Буллу нескрываемое удовольствие.

– Похоже, я успел первым, – сказал он без обиняков.

– Хам! – набросился Барникель на хозяина. – Вот как ты поступаешь с верными клиентами! Клянусь Богом, я отправлюсь к другим, а сюда ни ногой!

– Значит, не хочешь ее? – осведомился Булл.

– Не больше, чем собаку! – проревел Барникель.

И замолчал, не зная, что делать дальше. Он пришел с твердым намерением получить женщину. Но девушка стояла бок о бок с его заклятым врагом, который, как выяснилось, управился первым, и гордость не позволяла Барникелю к ней прикоснуться. Как же быть?

В эту секунду подоспели сестры Доггет.

– Возьму девицу Доггет, – угрюмо заявил он. – Ту, что обычно.

– Это которую? – Хозяин борделя так переполошился из-за поворота событий, что позабыл.

Барникель уставился на него:

– Марджери, разумеется.

Сестры в ужасе переглянулись. Они думали лишь об одном: если олдермен подцепит что-то от Марджери, расплата будет нешуточной. Он разнесет бордель в щепки. Их, вероятно, вышвырнут. Времени на разговоры не было, и одна шагнула вперед.

– Вечно он хочет меня, а сестру – никогда, – улыбнулась она. – Идем, голубчик!

Затруднений не предвиделось. Марджери давно рассказала ей, что ему нравилось.

Но для настоящей Марджери, покинутой внизу, одна закавыка осталась. Она спешно готовилась извиниться перед несчастной Джоан. Они обещали защитить ее – и вот что вышло!

Однако странно – ни тени упрека в глазах. Наоборот, девушка смеялась. Покуда Марджери Доггет таращилась на нее, Джоан улыбнулась Буллу и поцеловала в губы.

– Позвольте проводить вас до моста, – предложила она.

Джоан рассталась с Буллом перед самым мостом, понимая, что ей повезло. Больше чем повезло. Многие мужчины, услышав ее рассказ, посмеялись бы, а то и вовсе не поверили. Но не Булл. Сперва он стоял в оцепенении. Затем покачал головой и произнес:

– Это самая отважная речь, какую я слыхивал. – После хмыкнул и продолжил: – Ладно, я помогу тебе. Ты вправду думаешь, что у тебя получится?

– У меня нет выхода, я должна, – ответила она просто.

Закон был достаточно ясен. Человек, приговоренный в Лондоне к казни, мог избежать петли только одним путем, за исключением помилования. На него должна предъявить права шлюха.

Процедура была досконально прописана. Женщина обязана принародно предстать перед судьями одетой в полосатое белое платье и чепец, официально свидетельствовавшие о роде ее занятий, и с покаянной свечой в каждой руке. Она была обязана назваться невестой узника. Если осужденный в Лондоне соглашался жениться на ней, его освобождали и свадьбу справляли незамедлительно. Церковь, хотя и владела борделями, приветствовала подобное избавление от жизни во грехе. Власти, конечно, держались того же мнения. Таких случаев описано мало. Неизвестно, правда, цеплялись ли проститутки за свое доходное ремесло, не желая идти замуж за нищих, или мужчины предпочитали женитьбе смерть.