Пароль скрещенных антенн - Иосиф Халифман

Зрелище это, вне сомнения, величественное, но как о нем рассказать, если для описания пустоты ни на одном языке нет слов.

Что в самом деле сказать? Пространство, плоскость… Небо и земля, не имеющая примет…

Если остановить машину, плотные сильные струи ветра обрушиваются на нее, взметают пыль в кузове, дребезжат закрытой крышкой капота, вламываются в кабину, из которой выглянул шофер, рвут у него из рук дверцу.

Стоит на несколько шагов отойти в сторону, и становится слышно, как тугие, упругие воздушные струны поют над равниной. Голый грунт позванивает кое-где под каблуками, как хорошо обожженная черепица. Ветер скулит и подвывает захлебываясь. Он то злобно, то жалобно свищет, хнычет, стонет и воет. Он пробирается под плащ, бугром вздувает его на спине, изо всех сил пробует оторвать полы, но тут же бросает их, громко хлопая и щелкая. Он лихорадочно листает вынутую вами из кармана записную книжку и с каждой новой страницей так тонко и четко свистит, что невольно озираешься, ищешь: кто это?

Но нет, вокруг пусто — пусто и мертво. Только далеко-далеко у границы земли и неба по самой кромке горизонта струится марево; клубятся, стелются, бегут волны седого тумана; плывут, отражаясь в поблескивающих водах, парусные лодки; цветут сады; спешат к колодцам стада.

Наваждение… Фата-моргана…

Огромная раскаленная плита земли как бы вставлена в хрупкую рамку из дышащих прохладой миражей.

Но в самом ли деле земля здесь, как показалось сначала, совсем не имеет примет?

Если оторваться от дальних просторов и неохватных масштабов, если перевести взор хотя бы на ближайший клочок почвы вокруг, то нельзя не увидеть приземистые лысые бугры, те самые, на которых машина громыхала бочками с плещущей в них водой.

Каждый холмик сам по себе нисколько не примечателен, в нем нет ничего особенного, но их много, и они слишком друг на друга похожи… Конечно же, не случайна правильная кривая линия этих одновершинных пологих глинистых наростов, возвышающихся над землей самое большее на тридцать — сорок сантиметров.

На земле вокруг голых бугров, по которым без задержки скользит ветер, топорщится кое-где чуть видная реденькая щетинка стерни и остатков травинок. Между ними беспорядочно разбросаны серые лепные узоры, напоминающие рисунок мороза по стеклу: метелки, колосья, побеги с листочками… В одних узнается карликовая солянка, в других — крохотный мятлик, пастушья сумка, ромашка, верблюжья колючка.

Откуда же здесь эти воспроизведенные в глине миниатюрные растеньица? Как возникли колоски в футлярах из склеенных комочков грунта, эти как бы застывшие полые жилки из земли?

На хрупких глиняных узорах кое-где заметны следы птичьих когтей и лапок варана. Поверх серого плетения земляных футляров и трубок черными искрами проносятся во всех направлениях великаны муравьиного мира пустыни — легкие, длинноногие катаглифис, как они именуются в книгах, фаэтончики или бегунки, как их называют попроще. Чем ближе к муравейнику, тем больше вокруг бегунков, тем оживленнее они снуют. Горловина входа в муравьиное гнездо необычно широка, сюда свободно пройдет орех. Каждый ход заполнен кишащим месивом движущихся черных ножек, телец, голов, усиков. Муравьи-фуражиры волокут к гнезду зернышки и семена, трупы жучков, мушек, останки ос…

Выброшенный изнутри мельчайший песок окружает входы в муравейник неровным светлым кольцом.

Только теперь становится понятно, что и в этой пустыне есть своя, неброская флора и не сразу обнаруживаемая фауна— жизнь, которая открывает себя лишь при ближайшем рассмотрении.

Но если заглянуть в эту жизнь поглубже, не скользя взглядом по поверхности? Если, например, вскрыть один из пологих холмиков?

Не так это просто. С одной лопатой за дело лучше и не браться. Здесь, кроме нее, нужны стальной лом и тяжелая крепкая кирка.

Лом надо с размаху, изо всей силы и поглубже вогнать в вершинку купола, затем отколотую часть сразу отворотить и отбросить.

И что же? Под обтекаемым, зализанным снаружи куполом, подставляющим солнцу намертво пересушенную глину, открывается сплошная, во весь холм, черная пористая губка. Земля источена бесчисленными ходами и нишами, и в этих темных и сыроватых щелях и камерах беззвучно и неспешно шевелится живая масса — тысячи, многие тысячи небольших, каких-то бесцветных, белых, белесых насекомых.

В каждом самом ничтожном уголке развороченной части купола трепещет жизнь, только что вскрытая вторжением лома. Из глубины поднимаются, выходя на свет, то более темные, то головастые светлые шестиногие создания. Но с каждым мгновением их выбегает все меньше. Зато все больше насекомых уходит от заливающего их яркого света, от обжигающего жаркого ветра. Многие, сбившись в кучу, замерли, уткнувшись головой в тупички плоских норок. То там, то здесь, как бы приросшие к месту, приподнявшись на одной передней паре ног, странные существа поводят из стороны в сторону головой. Их большие темные челюсти широко раскрыты. Целые стайки неуклюжих насекомых с крохотной, меньше булавочной головки, головой, блестят изящными продолговатыми крыльями, прикрывающими все тело. Они исчезают в глубине гнезда или судорожно забиваются в узкие ходы и ниши обломков купола. Сплошной бахромой выступают из продолговатых щелей, в которых они скучились, округлые концы крыльев. Ветер шевелит их.

И все это можно видеть под куполом любого из тысяч холмиков на огромной площади между Кара-Кумами и отрогами Копет-Дага. Немало здесь также и гнезд без куполов, совсем скрытых в земле…

А это что?

Из горловины ближнего муравейника, со всех сторон охватывая только что раскрытый ломом холмик, несутся длинноногие легкие бегунки. У них перед обитателями холмиков явное преимущество если не в силе, то в скорости. Одни с ходу перехватывают беспомощных белесых или еще более беспомощных крылатых насекомых и, подняв их сильными челюстями, с живым грузом спешат обратно, к муравейнику. Другие врываются внутрь раскрытого холмика и быстро возвращаются оттуда с добычей. Навстречу им спешат новые цепи жадных охотников.

Однако ведь пока прочное укрытие холмика было цело, муравьи-бегунки пробегали мимо, ничего не замечая. Почему же так? И что это за губка под куполом? Как получилось, что вся равнина, весь этот уголок земли сплошь покрыт холмиками? Когда они здесь выросли? Что о них известно? Что в этой жаркой мертвой пустыне поддерживает скрытое от глаз существование массы насекомых, которые их так густо населяют? И что это, в конце концов, за насекомые?

Это термиты, обыкновенные живые термиты, крупица того диковинного мира, о котором мы слышали и читали столько неправдоподобных историй.