Маски времени (сборник) - Роберт Силверберг

Разумеется, совсем неуместным будет возвратиться в 23 часа 44 минуты, то есть за минуту до того, как я покину эту эпоху. Тогда в одной и той же комнате нас будет двое, что приведет к возникновению парадокса удвоения, являющегося частным случаем кумулятивного парадокса. Это грозит по меньшей мере выговором, если об этом пронюхает патруль времени. Таким образом, точный расчет времени совершенно необходим в таких случаях.

Другой проблемой является трудность, связанная с точностью попадания в то же самое место в пространстве при совершении шунтирования. Постоялый двор, где остановилась на ночлег моя группа в 537 году, почти со стопроцентной вероятностью не будет существовать в 1175 году, куда я сейчас намеревался отправиться. Я не мог себе позволить слепо шунтироваться непосредственно из комнаты, чтобы не материализоваться в каком-нибудь совсем для меня неподходящем месте, например, внутри подземной темницы, построенной впоследствии.

Единственный безопасный способ заключался в том, чтобы выйти на улицу и шунтироваться оттуда. В этом случае, однако, отлучка из помещения, где размещаются туристы, может продолжаться более шестидесяти секунд, так как потребуется дополнительное время для того, чтобы спуститься вниз, найти безопасное и тихое место, с которого можно было бы шунтироваться, и так далее. И если как раз в этот момент нагрянет патруль времени, производящий обычную рутинную проверку, и обнаружит вас на улице, то после того, как вам нечего будет ответить на простой вопрос, почему вы не находитесь сейчас со своими клиентами, вас ждут серьезные неприятности.

Тем не менее, я шунтировался вниз по линии, и на этот раз мне все сошло с рук.

Я не бывал в 1175 году прежде. Это был, по всей вероятности, последний по-настоящему неплохой год в истории Византии.

Мне сразу же показалось, что все в Константинополе свидетельствует нависшей над ним бедой. Даже тучи в небе выглядели крайне зловеще. В самом воздухе города ощущался характерный привкус надвигающихся на него бедствий.

Все это, разумеется, было чисто субъективным вздором. Возможность свободно перемещаться во времени искажает правильность восприятий и определенным образом окрашивает в тот или иной цвет наши представления. Я знал, что ждет этих людей впереди; им же самим будущее было неведомо. Византия 1175 года была дерзкой и самонадеянной, с оптимизмом смотрела вперед. Все эти дурные предзнаменования были всего лишь плодом моего собственного воображения.

На троне в это время восседал Мануил Первый Комнин, человек в общем-то неплохой, жаль, что его продолжительная блистательная карьера была близка к завершению. Совсем скоро и на его голову падут многочисленные несчастья. Императоры из династии Комниных практически все двенадцатое столетие провели, ожесточенно сражаясь с турками за господство в Малой Азии, которую те захватили столетием ранее. Я знал, что всего лишь через один год вниз по линии, в 1176 году, случится так, что Мануил потеряет все свои азиатские владения за один-единственный день в результате битвы при Мириоцефалоне. Именно после этого начнется быстрый упадок Византии. Но Мануил ничего об этом еще не знал. Никто здесь не знал об этом. Кроме меня.

Я направился прямо к заливу Золотой Рог. В эту эпоху наиболее важное значение стала приобретать верхняя часть города; центр всех событий переместился из района Айя-Софии, ипподрома и Августеума в квартал Блачерны, в самые северные районы города — туда, где под прямым углом встречались окружавшие его стены. Сюда по какой-то неясной для меня причине император Алексей Первый перенес местоположение своего двора в конце одиннадцатого столетия, покинув многократно и беспорядочно перестроенный старый Большой Дворец. Теперь здесь правил во всем блеске своего великолепия его внук Мануил, и здесь же возвели свои новые дворцы другие крупные феодальные кланы, все они были расположены вдоль побережья Золотого Рога.

Одно из самых прекрасных мраморных зданий принадлежало Никифору Дукасу, моему очень дальнему, много раз прадеду.

Почти половину утра я провел, бродя в окрестностях дворца, упиваясь его великолепием. К полудню ворота дворца отворились, и я увидел, как Никифор, величавый мужчина с длинной, витиевато заплетенной черной бородой, в изысканном, богато украшенном золотом одеянии, собственной персоной выезжает на колеснице на свою предобеденную прогулку. На груди у него висела цепь с массивным золотым крестом, инкрустированным огромными самоцветами, множество золотых колец блестело на его пальцах. Чтобы поглазеть на то, как покидает свой роскошный дворец благородный Никифор, собралась немалая толпа зевак.

Медленно проезжая по набережной, он грациозными, точно выверенными движениями разбрасывал в толпе монеты. Мне удалось поймать одну — потертый, изрядно прохудившийся визант Алексея Первого, потрескавшийся и надпиленный по краям. Курс валюты сильно понизился за время правления династии Комниных. И все же нужно было обладать немалым богатством, чтобы иметь возможность швырять золотые монеты, пусть даже и потерявшие несколько свою первоначальную стоимость, в толпу никчемных зевак.

Я сохранил этот потертый, засаленный визант. Я считаю его наследством, полученным от своего византийского пращура.

Колесница Никифора исчезла в направлении императорского дворца. Стоявший рядом со мною грязный старик тяжело вздохнул, перекрестился много раз и пробормотал:

— Да благословит Спаситель благословенного Никифора! Какой это замечательный человек!

Нос у старика был отрезан до самого основания. Не было у него и левой руки. Доброжелательные византийцы этой поздней в истории их империи эпохи, калечили провинившихся за многие даже довольно незначительные преступления. И все же это было большим шагом вперед: кодекс Юстиниана в таких случаях назначал смертную казнь. Лучше потерять глаз, язык или нос, чем жизнь.

— Двадцать лет я провел на службе у Никифора Дукаса! — продолжал старик. — Это были лучшие годы моей жизни.

— Почему же вы оставили службу? — спросил я.

Он поднял обрубок своей руки.

— Меня поймали, когда я крал книги. Я был писарем, и мне очень хотелось оставить у себя некоторые из книг, которые я переписывал. У Никифора их было так много! Он даже не обратил бы внимания на недостачу пяти или шести книг! Но меня поймали, и я потерял не только руку, но и свою работу десять лет тому назад.

— И свой нос тоже?

— В одну памятную лютую зиму шесть лет тому назад я украл бочонок с рыбой. Вор из меня совсем никудышный — меня всегда подлавливали.