Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

В этом месте, выйдя на равнину, Хевисцкали широко разливается и течет уже медленно и бесшумно. Иногда только она вдруг плеснет волной, но этот звук тотчас поглощает тишина. И снова ни звука.

Мы сидим на скамье, и на наши лица падает свет из ресторана. Я курю. Шадиман опустил голову, и этот всегда энергичный и веселый человек показался мне сейчас усталым и грустным.

— Свадьбы часто справляют в ресторане? — словно между прочим спросил я Шадимана.

— Не так уж часто, — неохотно ответил он и достал из кармана сигареты.

— А сказал — не курю?

— Иногда приходится. Чтобы разогнать тоску-печаль.

— У Бичико Саканделидзе двухэтажный дом, крестника Диомиде Арчвадзе получил в зятья. А почему он дома не устроил свадьбу?

Пауза.

— Где уж там! Боится он приводить гостей к себе в дом, — язвительно сказал Шадиман.

— Не хочет показывать наворованное? Так такой пир в ресторане разве не больше бросается в глаза?

— Свадьбу его зять устроил, — сказал Шадиман, бросив недокуренную сигарету в реку.

— Видно, зять тоже не из бедных!

— Да, тестю трудно с ним тягаться, — улыбаясь сказал Шадиман. — А, собственно, что зять? Он работяга, сын обеспеченных родителей. Отец с матерью у него еще молодые… Приобретать имущество не грех, вот только если оно приобретено нечестным путем, то оно плохо пахнет и воздух вокруг отравляет.

Шадиман встал и посмотрел на часы.

— Вы мое письмо не получили? — Шадиман поглядел на меня в упор.

— Нет.

— Я вчера передал его шоферу вашего грузовика.

— Нет, не получал я.

— Значит, завтра получите. Ответ не пишите. За ответом я сам приеду в Хемагали.

Пауза.

Из ресторана послышалось пение.

Шадиман опять взглянул на часы.

— Я бы поехал с вами на вокзал, но, видно, свадьба в самом разгаре, и теперь там необходимо мое присутствие.

Извинившись, он попрощался со мной и направился к ресторану.

Осторожно, чтобы не разбудить Сандро, я открыл дверцу машины.

— Папа, мы не опаздываем? — спросил Сандро, и по его голосу я понял, что он волнуется.

— Сию минуту едем, — сказал я и включил мотор.

«Поехать-то мы поедем, потому что поезд скоро должен прибыть, но ведь вполне возможно, что Русудан и Татии в нем не окажется. В художественном техникуме занятия начинаются первого октября, а у Татии вообще нет никаких дел в Тбилиси, так что Русудан и Татия…»

— Папа, они в седьмом вагоне едут, да? — спросил Сандро.

— Я же тебе сказал. Ты что, забыл? — немного сердито сказал я и тронул машину.

«Да, возможно, что Русудан и Татия еще не собираются уезжать из Гагры. В Тбилиси жарко, и они вполне могли остаться на море, а я привез из Хемагали Сандро, и вот мы стоим на хергском вокзале в ожидании поезда из Сочи… Хорошенькое дело!»

Вот-вот должен прибыть поезд. Я явно волнуюсь, Сандро тоже не стоится на месте. Он уже несколько раз спросил, откуда я знаю, что именно около нас остановится седьмой вагон.

Раздался гудок электровоза, и люди на вокзале засуетились.

Очевидно, в прибывавшем поезде было очень жарко, потому что все окна в вагонах были открыты.

Седьмой вагон остановился как раз напротив нас.

— Мама! — закричал Сандро.

Русудан стояла у окна и, увидев нас с Сандро, сначала как будто удивилась, а потом помахала нам рукой и улыбнулась.

— Здравствуй, Русико! — громко сказал я и, подойдя к вагону, протянул ей руку.

Русудан холодно пожала ее.

Сандро поднялся в вагон и, подбежав к матери, обнял и расцеловал ее.

Из купе вышла Татия. Теперь она обняла брата, и я увидел, как у смотревшей на них Русудан на глазах показались слезы.

Татия так загорела, что стала похожа на арабку. Ее смуглая кожа особенно оттеняла белки глаз и открывавшиеся в улыбке белые зубы. Настоящая арабка. Русудан тоже загорела. Раньше она боялась показаться на солнце, а теперь, видно, послушалась уговоров дочери.

Татия перегнулась через окно, я привстал на цыпочки, и так, дотянувшись друг до друга, мы поцеловались. Русудан могла сделать то же, что и дочь, но не захотела. Да нет, я должен был подняться в вагон, но сразу не сообразил, а теперь уже было поздно.

— Папа, почему вы не приехали в Гагру? — спросила Татия.

Пауза.

— Как поживаешь, Русико? — громко спросил я, внимательно глядя на нее.

— Хорошо! Очень хорошо! — сказала Русудан и улыбнулась.

А про себя подумала: «Как будто ты не знаешь, как я поживаю! Зачем спрашивать? Тебе ведь прекрасно известно, какая я была последнее время издерганная и расстроенная. Я в Гагру только потому и поехала, что надеялась, вы с Сандро приедете. Ну хорошо, у тебя нет времени, а Сандро? Почему ты Сандро не отпустил к нам? Назло мне делаешь? И еще спрашиваешь, как я живу. Как только тебе не стыдно!»

— Татия, ты, наверное, целыми днями не вылезала из воды, да?

Татия рукой показала, чтобы я замолчал.

— Русико, я приеду на ноябрьские праздники.

— Это было бы хорошо, — спокойно сказала Русудан.

— И Сандро привезу.

Русудан улыбнулась.

Про себя она подумала: «Если до ноября он не сможет приехать в Тбилиси, то на праздники, конечно, приедет и Сандро привезет. Только останутся-то они всего-навсего на два дня… Еще если они приедут на машине, то как-нибудь все вместе съездим за город… И только-то! А до ноября еще два месяца, целых шестьдесят дней и ночей!»

— Как здоровье дедушки Александре? — спросила Татия.

— Он на тебя сердит, — опередил меня Сандро.

Татия посмотрела на брата:

— За что?

— А за то, что ты в Коджори и Гагру ездишь, а к дедушке нет…

— Папа, он правду говорит?

— Да, правду, — поддержал я сына.

Русудан догадалась, что Сандро не осмелился сказать это ей и упрекнул Татию. Ей стало явно неприятно от этих слов сына, и мне даже показалось, что она насмешливо улыбнулась, словно давая мне понять: она знает, сын сказал то, что хотел сказать отец.

Я подумал: а Русудан ведь не спросила о свекре. Она сердита на моего отца, потому что глубоко уверена, что, если бы не он, я бы не поехал в деревню. Что бы этому одинокому старику переехать в Тбилиси и жить с детьми и внуками! Так нет, заупрямился, он, мол, не может бросить родной очаг в Хемагали… А своего сына заставляет бросить дом в Тбилиси, посеял в семье раздоры. Теперь-то он успокоился и свою невестку даже не вспоминает, поэтому и она о нем не спрашивает.

— Папа, а как