Тьма египетская - Михаил Попов

   — Нет ли у тебя зелёного дурмана или смолы дерева сит-хта?

Хека не слыхал таких названий. Кто знает, может, в запасах колдуна есть и этот дурман, и эта смола. Он мысленно ощупывал мешки и шкатулки, разложенные им накануне вдоль стены своего жилища. И вдруг ему показалось, что гигантская женщина участвует в этом осмотре вместе с ним. Вместе с ним развязывает верёвки, засовывает свою руку в распахнутые лари, принюхивается громадной ноздрей к раскупоренному кувшину.

Раздался тяжёлый, растянутый чих, как будто она и в самом деле чего-то нюхнула, и длинная фигура на каменной скамье волнообразно колыхнулась.

   — Приходи вечером, торговец благовониями, и приноси свои дары.

Дары?

Сетмос-Хека поставил табурет перед строем своих краденых сокровищ. Долго сидел, подперев культёю подбородок и пощипывая пальцами уже весьма отросшую бородёнку. О том, чтобы уклониться от приглашения госпожи Бесоры, не могло быть и мысли. Но вот что она имела в виду под словом «дары»? Свою основную работу — составление маскирующего запаха — он уже сделал. У него был целый короб сиреневого порошка, отбивающего запах едкого любовного пота женщины.

Но он не спешил объявлять, боясь, что с этим его значение в глазах писцов упадёт. Теперь ему предстояло решить задачу посерьёзнее. Что такое «зелёный дурман»? Что это за дерево сит-хта? Одно и то же растение может называться по разному на разных языках, это ведь понятно. Смола... Вот и этом ящике есть всякая. Серая, белая, чёрная горная смола, смола «масло Гора», смола жёлтая каменная для превращения в пыль, лечит, кажется, одеревенение конечностей. Или слепоту? Здесь что? Толчёные соцветия химуса, мягкий ливийский уголь, молока фаюмского угря. Только как всё это действует? В тысячный раз Хека поддельный вознёс проклятия Хеке подлинному. Скрыл, всё скрыл, жадный безумец! Как готовится «львиная вода»? Хека много раз видел, что принесённый охотниками товарищ, находящийся в предсмертном бреду, испив этой жидкости, вдруг приходил в себя, мог встать, хватался за копьё и хотел немедленно мстить потоптавшему его носорогу.

Но не все порошки и смолы были для него полной, глухой загадкой. По поводу некоторых у него были вполне определённые подозрения. Эти средства надо было лишь испытать. Собственно, именно идя путём таких, не вполне даже осмысленных проб, он отыскал смесь, угнетающую человеческое тело до такой степени, что душа становится мягкой и покорной. Князь Камос, которого он всего лишь рассчитывал избавить от гнойной сыпи подмышками, неожиданно оказался рабом составленного наугад зелья. Сетмос-Хека решил, что раз всё равно есть время (не то, что прежде, когда он был на опасных побегушках у Аменемхета) и возможность изготовить для себя несколько лекарственных приспособлений, усилить свою незаметную оснащённость на случай непредвиденных поворотов судьбы, надо это сделать. Вдруг против него начнут интриговать, вдруг ему захочется покинуть этот, пока вполне гостеприимный, кров? В таких ситуациях лучше иметь что-нибудь за душой на всякий случай. Когда б змея не была ядовита, то оказалась бы совершенно беззащитна перед всяким зверем.

Но для проверки нубийских смесей требовались люди, которые согласились бы принимать внутрь лекарственные составы или обязанные это делать. С этим была трудность. Послушав Воталу, Хека решился было попросить и для себя несколько женщин, которых не жалко, всё равно подвергаемых научному терзанию обсидиановыми лезвиями хирурга. Сетмос готов был обещать, что в его опытах женщины не только не будут уродоваться, но и даже болеть сильно не будут. Максимум рвота или облысение, что при здешнем обычае брить голову даже и не недостаток. Но Хека вовремя спохватился. Чтоб выпросить женщин, надо было открыть суть замысла писцам. Он успел убедиться, что глупцов среди них нет и лёгким враньём их внимания не отвести. Госпожа Бесора со своими непонятными интересами открывала в этом отношении некоторые возможности.

Хека решительно развязал заветный, из кожи молодого бегемота мешок, где, он знал наверняка, хранились самые драгоценные гадости чёрного колдуна. Зажёг все светильники, начистил мелом весы и углубился в тёмное священнодействие. Его медленный однорукий труд был никем не потревожен, кроме отдельных женских криков из ночных глубин гарема.

Утро застало его спящим на глиняном полу посреди хранилища. Повсюду виднелись следы ночных стараний. Пахло тяжело и разнообразно. На грязном деревянном столе у высокого вертикального окна стояла гранитная грубая миска, на треть наполненная коричневатой жижей.

Хека проснулся от керамического хруста, особенно пронзительного в ранний час. Он оторвал щёку от прохладной глины. У заветного его стола переминались с ноги на ногу два синих писца с зелёными поясами. Сэб и Нанна. Один с большой головой и громадными красными губами, с причёской, как у сфинкса, второй узкоплечий, с острым затылком и подвижным, всегда сопливым носом, но важные господа в местном чиновном племени. Оба они склонились над новой смесью торговца благовониями.

   — Нет-нет! — крикнул Сетмос.

Сэб повернулся к нему, переступая ногами, похожими на пузатые колонны:

   — Что значит «нет»?

Острый, мокрый нос также уставился на торопливо поднимающегося мастера.

   — Ты ещё ничего не сделал?

   — Нет, почему же, хвала Сету, всё готово. Но средство не в этой гранитной миске. Вот оно. — Хека вручил нахмуренным писцам свой порошок для отшибания женского пота. Те обмакнули в него пальцы, поднесли к носу...

   — Нет-нет. Надо посыпать в тех самых местах... и втереть посильнее, тогда...

   — Пойдём, ты покажешь.

Всю первую половину дня Хека в сопровождении зелёных поясов бродил от одного дерева к другому, где каждый раз заново объяснял, как нужно применять его средство, дабы отвращение, внушаемое «друзьям царя» жительницами гарема, сделалось бы как можно меньшим.

Только лишь ближе к вечеру Сетмос-Хека оказался у себя в жилище, отпущенный Сэбом и Наиной. Они гордо удалились в особый покой, где готовились к самому первому введению в гарем молодые офицеры Апопа. Именно для того, чтобы смягчить им кошмар первого падения, и была затеяна эта благовониада. Надобно щадить молодые, неочерствевшие сердца, дабы выросли в садах Авариса мыслители возвышенные и с незагрязнёнными душами.

Перед домом господина Сетмоса ждала, сидя на корточках, черноглазая молоденькая девушка лет пятнадцати, одетая очень хорошо, но не по-господски.

   — Кто ты?

Девушка, назвавшись непонятным именем Эвер, сообщила, что послана великолепной госпожой Бесорой, которая желает сегодня же видеть у себя торговца благовониями.

Хотя Сетмос-Хека сам мечтал об этой встрече, но настойчивость приглашения слегка смутила его. Самой тонкой частью своего нюха он уловил нечто похожее на опасность. Он принюхался снова, но предчувствие не стало отчётливее, однако же и не рассеялось. Что тут было делать? Хека переменил платье, вычистил и вымыл роскошный флакон из горного стекла и наполнил его составом из каменной миски. Он примерно представлял себе, как должно проявить себя это средство, но лишь реальная проверка покажет всё.

Быстрая тьма упала на город Апопа.

Торговец благовониями, выскользнув из дома, углубился под древесные своды. Как он отыщет в этом переплетении листвы и мрака тёмный каменный склеп громадной женщины? Но очень скоро он понял, что его опасения напрасны. Подойдя к берегу известного пруда, он не успел бросить взгляд на облепленный сдобными звёздами лак воды, ибо был отвлечён зрелищем ярко освещённого дворца на холме. Дворец был плотно наполнен светом изнутри, но и вокруг было выставлено не менее дюжины жаровен, с хрустом перемалывавших в своём пламени собирающуюся со всей дельты мошкару. Но более всего поразило Сетмоса-Хеку не обилие света, а обилие людей. Многочисленные служанки и гостьи мельтешили не хуже мотыльков, влетая внутрь и вылетая наружу. А по склону, подобно лёгкому первому мёду, стекала волна сладковатой лютневой музыки.

Торговец благовониями понял — ему туда.

64

С Мериптахом никто не заговаривал, и он не заговаривал ни с кем. Как только процессия Небамона вышла за городские ворота, княжеского сына освободили от поклажи и позволили надеть сандалии.

Линия бегства ломалась и петляла, иногда даже шла сама себе навстречу. Здесь, на западном берегу Нила, долина раздавалась вширь, давая простор для выбора путей, но разлив приближался к своей высокой точке, оставляя для передвижения лишь гребни дамб. Так что невозможно было сказать: специально ли полководец Птаха запутывает следы или всего лишь подчиняется устройству территории. Мериптах пытался определить хотя бы самое общее направление, но и это было затруднительно сделать. Солнце то било в глаза, то жгло затылок, большие отрезки пути вообще проделывались в темноте. У мемфисского храма были большие имения на юге, на берегу Фаюмского озера и на севере, в западной части дельты, в окрестностях древнего Таниса, и там, и там должны были иметься убежища для схоронения от вражеских глаз и рук. Фаюмское убежище было лучше, хотя бы тем, что было дальше от Авариса, разлёгшегося меж восточными рукавами дельты. Но дальше не значит надёжнее, тем более что всё равно в полной досягаемости от кожаных конников. Север чем лучше? Менее вероятно, что будут искать там. Тем более что Танис город-отец Мемфиса, ибо там установилась самая первая и самая древняя власть в Черной Земле.