Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако то, что Книфке увидел и услышал в штабе 6-й армии, напугало его до глубины души. Люди не желали смотреть в глаза реальности и предавались заоблачным мечтам. “Какой еще прорыв, зачем? – засмеялись они, когда он доложил о своей задаче. – Ведь нас вызволят!” Его клятвенные заверения (кому как не ему знать о том, что творилось в войсках!) со всех сторон наталкивались на глухоту. Его не принимали всерьез. Но потом, после десятого числа, все полетело к чертям! Вот так сюрприз! А ведь он предупреждал! Но даже теперь не происходило ничего, совсем ничего. Похоже, в штабе армии решили оказать Гитлеру услугу и сражаться до последнего патрона, до последнего человека! Полковник Книфке чувствовал: нервы его на пределе. Именно поэтому он, без ведома начальника и без предупреждения, стоял сейчас здесь, с глазу на глаз с командующим армией. Он знал о своем таланте держать речь красиво и убедительно, и этой ночью в нем снова вспыхнула и затеплилась надежда. Мысль о том, что – отбросив все личное в сторону – он может стать спасителем армии, ласкала его не меньше. Полковник продумал все до мелочей. Он говорил не о девушках-связистках и не о полученном задании, в силу его иллюзорности уже давным-давно утратившем всякий смысл. Он говорил о том, с чем столкнулся за последние три недели – хотя бы и через трубку телефонного аппарата: о голоде, о боях, заведомо обреченных на поражение из-за отсутствия тяжелой артиллерии, боеприпасов, укрепленных позиций и зимней одежды, о постыдном провале люфтваффе, которое на сегодняшний момент доставляло не больше 40 тонн довольствия в день (почти одну седьмую часть от необходимого), о признаках распада, о возрастающем числе раненых и больных, которых нельзя обеспечить уходом. Речь его была исполнена красноречия – пожалуй, даже чересчур.
– …сплошного фронта на западе больше нет. Мы продержимся самое большее дней десять. Но эти десять дней отчаянной борьбы, пусть даже героической, никому не пойдут на пользу. Я бы хотел покорнейше просить господина генерал-полковника еще раз все взвесить: что эти десять дней будут означать для армии! Распад, хаос, бессмысленное истребление! Русские все еще предлагают нам почетную капитуляцию, которая уже не нарушит ничьих военных планов. Нет смысла ждать помощи извне… Уверяю вас и даю честное слово офицера: помощь не придет! Мне, осмелюсь утверждать, достоверно известно, как обстоят дела по ту сторону. Я видел все своими глазами! Нас списали! И да простит господин генерал-полковник мой дерзновенный порыв, ибо продиктован он заботой о благе всех честных и отважных немцев… и я прошу, я заклинаю вас об одном… Только в ваших руках, генерал-полковник, судьба каждого из нас… Капитулируйте!
Генерал-полковник Паулюс – сама собранность и безмолвие – сидел за столом, сложив перед собой изящные руки. Голова слегка наклонена, мягкие волосы, прореженные серебристыми нитями, на лице спокойствие и вежливость. По векам беспрестанно пробегают струйки неконтролируемого и внушающего тревогу тика, заставляя их подергиваться и моргать. Ничто не выдает глубокую неприязнь к трепачу, которого ему неожиданно навязали, – тип, скользкий как угорь, складно рассуждал о страшных вещах, не дававших покоя и ему – ни днем, ни ночью. Генерал-полковник потянулся к соседнему столу, взял кончиками пальцев листок и вручил его Книфке.
– Вот, пожалуйста, прочтите!
Книфке зажал инкрустированный монокль и стал читать. Это была листовка Красной армии, с обеих сторон заполненная убористыми размытыми буквами. В сдержанной форме в ней подробно излагалось действительное положение дел, правдивое во всех пунктах, а заканчивалось воззвание словами: дальнейшее сопротивление бесполезно. Полковник поднял голову.
– Что вы на это скажете? – спросил Паулюс.
– Все… так и есть, генерал-полковник!
– Но ведь это почти слово в слово то, что вещаете вы. Вы уже видели эту штуку?
– Помилуйте, господин генерал-полковник!.. – подчеркнуто вежливый голос полковника дрожал от возмущения. Он действительно никогда не держал в руках ничего подобного.
– Тогда как объяснить, что вы говорите в точности по написанному?
– Просто потому… – подыскивая ответ, полковник скроил такую гримасу, которая придала ему сходство со страдающей запором овчаркой. Но выход нашелся. – Потому что это правда! – пафосно протрубил он. – А правда бывает только одна, господин генерал-полковник!
Командующий поднялся, его густые брови поползли вверх.
– Если я последую вашим советам, то сделаю именно то, чего хочет враг. Следовательно, внять вашему предложению невозможно. Правда все или нет, но изменить ничего нельзя!
Полковник побелел как мел от незамысловатой солдатской логики, в которой начисто отсутствовало разумное начало. Невозможно?! Он почувствовал, как пол под ногами пришел в движение. И хотя знал наперед, что все бесполезно, предпринял еще одну вялую попытку.
– Колебаться простительно, – тихо молвил он, – если поступок правильный, поскольку…
– Откуда мне знать, что правильно? – перебил его генерал-полковник. – Откуда мне знать, что у руководства на уме? Не смешаю ли я их планы? Нет, я не могу и никогда не ослушаюсь приказа.
Книфке пожал тонкую руку, которую ему протянули, вялую и безвольную, и молча поклонился. Он не понимал командующего. Ведь надо только… Полковнику представлялось, что все легко и просто, до смешного, – как груз на чужих плечах. Книфке удалился. Генерал-полковник остался один. Он сидел, подперев рукой голову. Усталость, бесконечная усталость навалилась на него. За последние два месяца его плечи сильно ссутулились. Когда-то в мирное время он командовал моторизованным полком. Это была его последняя полевая должность. Потом его назначили командующим 16-го танкового корпуса, а позже – начальником штаба 10-й армии в подчинении сильного и железного Рейхенау и в конце концов замначальника Генштаба сухопутных сил. Вечный подручный, неизменно в тени сильнейшего… И вот ему вверили 6-ю армию. И направили в Сталинград, но даже здесь он не научился твердости, а плыл по течению, позволяя начальнику штаба собой помыкать.
Поступок, которого сейчас от него ждали, сулил спасение, но вместе с тем означал открытый мятеж против Гитлера. Чтобы на такое решиться, требовалось недюжинное мужество или не меньшая порция малодушия. Паулюс не обладал ни тем, ни другим. Он не был ни героем, ни подлецом, возможно, не был даже солдатом. Слабак, самый заурядный слабак, как все остальные; слишком немощный, чтобы нести груз ответственности, который возложила на него жестокосердная судьба. Под тяжестью этого груза он медлил и закрывал глаза на происходящее вокруг. Убеждал себя, что в ответе не он, а тот ужасный человек в Берлине, отдающий приказы. За эти приказы он
