Звёздная бирема «Аквила». Мятеж - Олег Мелехов

— У тебя же блок, — напомнила Кассия встревоженно.

— А мы не станем его ломать насильно. Мы очень мягко его обойдем. И я не думаю, что мой блок станет непреодолимой преградой. Он не позволял моему разуму раствориться в твоем, да, но ведь сейчас мы не будем растворяться. Мы, я надеюсь, останемся в сознании.

Ацилий повел рукой, приглашая девушку занять кресло, еще хранившее тепло тела наварха.

— Всё зависит от желания, — добавил он. — От добровольного и свободного желания, я так думаю. И, поверь, я искренне желаю выжить и увидеть живой тебя и всех добрых граждан, что следуют за нами. Там, на другом конце червоточины.

Патриций мог бы еще сказать, что в его блоке больше психологии, чем физиологии. Или что, даже при отключенных имплантах, он все равно слышит если не мысли, то отголоски эмоций Кассии — точно. Но времени на болтовню не осталось. Поэтому Гай просто сел в предназначенное ему кресло, глубоко вздохнул и заставил себя расслабиться. И услышать далекий, но отчетливый зов червоточины — этого непостижимого лабиринта переходов между «сейчас» и «там».

— Квинт Марций, будь добр отдать приказ проложить курс к червоточине, — любезно оставил за «временным» навархом право командовать Гай Ацилий, патриций, лидер мятежников — и, да! Лигарий тоже.

У новоиспеченного командующего времени на сомнения тоже не оставалось. Через несколько минут парфы очухаются и захотят отомстить дерзкой «Аквиле» и её маленькой соратнице «Либертас», а после удара нейрофага сделать это, в общем-то, проще простого.

Прыжок в червоточину без коннекционной камеры проходил как раз по тому же ведомству, что и любая рискованная игра. Оставалось лишь надеяться, что переменчивая богиня Удачи узнает верную свою дочь, помеченную красноречивой сигной.

А для Кассии это было настоящее, ничем не замутненное счастье — получить ясный приказ, рискнуть, и если по-настоящему повезет, спасти целых два корабля и оставить парфов ни с чем! Дело вовсе не в том, что приказ позволяет не думать, вовсе нет. Знать, в чем твоя цель, не отвлекаться и не сомневаться в правильности выбора — вот настоящее солдатское счастье. Что может быть лучше? Только полное доверие с напарником, конечно!

«Да! Будем с Гаем, как единое целое, как было когда-то с Папией» — ликовала Кассия, когда занимала свое место рядом с Курионом. Не было нужды смотреть друг на друга или говорить что-то особенное. Фортуната чувствовала его, но не как жестокое вторжение, а как ласковые ночные объятия за несколько мгновений до того, как смешать дыхание и уснуть в тишине и покое.

За эти короткие мгновения перед полетом в неизвестность Квинт Марций успел вызвать в медотсек Луция Антония, задать курс рулевому и приказать Марции Либертине следовать за «Аквилой».

— Полный вперед!

«Так! Обруч — на голову, руку — на панель. Теперь Слияние…» — Кассию сильнее прохода по червоточине отчего-то пугало именно соединение с нейросетью «Аквилы». Бывшая станционная лигария страшилась той несвободы, которую сулило присоединение к сенсорной системе биремы. Но «Аквила» просто впустила сознание Кассии в себя. Словно добрая воспитательница, приведшая группу малышей в игровую комнату с новыми игрушками.

Республиканские корабли вошли в Устье червоточины…

«Бери всё, что тебе нравится, детка», — проворковала «Аквила» голосом незабвенной Ювенции Мусиллы. Или эти слова почудились восторженной девочке из фамилии Кассиев? Отчего же ей не восхищаться и не радоваться, если бирема подарила ей всевидящее зрение, удивительно тонкий слух и лучший в галактике вестибулярный аппарат?

А рядом был Гай Ацилий Курион — такой, какой он есть: рассудительный, заботливый, умный и невозмутимый. Они снова стали одним целым, но при этом остались сами собой.

То, что делали с ними на Цикуте, было жестоким бессмысленным насилием, не имеющим никакой иной цели, кроме надругательства над человеческим духом, над редким даром безошибочно вести корабли из пространства в пространство. А сейчас это была… любовь, настоящая любовь, когда любящий не берет, но отдает всё, что имеет, и взамен получает без счета и меры.

Перед мысленным взором Кассии, а видела она, разумеется, не глазами, а мозгом, усиленным нейро-эйдетическим парадоксом, раскрылся бесконечный тоннель, сияющий немыслимым светом. И не успела лигария насладиться его совершенством, как сверкающая бездна начала стремительно ветвиться. И каждый раз Кассия Фортуната точно знала, в какой из каналов следует скользнуть. Просто знала и всё. Как новорожденный знает, что нужно сделать первый вдох. Ничуть не сложнее, чем дышать, но гораздо приятнее.

Вселенная приблизила свои горячие уста, не касаясь, но согревая теплым дыханием приоткрытые губы Кассии. Обещая блаженство и счастье в своих объятиях, и тысячу сто поцелуев, а потом еще тысячу и снова сотню. Совсем как тот древний поэт или как опальный патриций прошедшей ночью.

Поэзия. Это была поэзия в ее исконном, чистом, первозданном виде. Строгий ритм, возникающий из хаоса. Безупречный математический расчет, только лишь с помощью которого и возможно выжить.

«Аквила» вошла в Устье, и перед Ацилием расцвел первозданный хаос изнанки пространства-времени, словно безнадежно спутанный ворох разноцветных нитей, какофония звуков и голосов, сумятица мыслей. Звуки сияли, переливаясь, голоса вспыхивали разноцветными огнями на упругом полотне времени. Цвета — звучали, вспыхивали и гасли. И найти путь в этом обманчивом, изменчивом Нигде-и-Никогда было…

Где-то совсем рядом дышала Кассия. Или пела. Или стонала в экстазе. Или то была не Кассия, а «Аквила». Или Вселенная на время позаимствовала голос у женщины, а плоть — у корабля. Или — навсегда.

Он не стал об этом дальше думать — не мог. Решение лежало здесь, на расстоянии дыхания, всего-то в паре парсеков, а может, и ближе. Решение взорвалось пульсирующим светом. Поэзия — вот что создает порядок из хаоса. Подхватить одну нить… да, вот эту, иссиня-алую, а затем другую — призрачно-голубую

Подхватить, вслушаться, а затем — вплести свой голос, побуждая их звучать в унисон.

— Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира,Кто восхождение звезд и нисхожденье постиг,Понял, как пламенный блеск затмевается быстрого солнца,Как им в назначенный срок звезды уходят с небес…

Арсис. Тесис[42]. На самом деле все просто. И уже нет нужды отсчитывать слоги и кивать в такт — просто задать ритм, и древняя сила все сделает за тебя. Укажет путь, заставит нити трепетать и разворачиваться, лишние голоса — стихнуть. И изнанка, живая и любопытная, словно кассиев любимец-лис, сама подхватит за тобой:

— Тот же мудрец и меня увидал, Косу Береники,Между небесных огней яркий пролившую свет…

Свет. Он больше не вспыхивал, обжигая сознание, не гремел и не клокотал, ужасая. Он начал звучать в чеканном ритме, разветвляясь по строгому канону, ни на волосок не отклоняясь от замысла. От курса.

Курс… Кассия стремилась вперед, подобно деве, спешащей на голос возлюбленного. Со всей страстью, отпущенной ей, доверчиво и радостно. Помнила ли она про курс? Неважно. Нет, неважно. Ацилий помнил. Она была светом и звуком, она пела каждой струной и мерцала каждой гранью этого бесконечного пути. А он лишь касался этих струн, принося строй и порядок в многоцветное, многозвучное безумие.

— По следам моим промчавшись, повинуясь речи моей,Не страшил нас вал солёный, не смутила зыбкая хлябь…[43]

И из Хаоса возник Космос.

Бесконечный миг, который пережили вместе Аквилины и Либертины, кончился внезапно. Просто раз — и всё! Всего один вздох отделял сектор звезды по имени Вироза от…

— Астрогация! Наши координаты?

От звука человеческого голоса Плавтий вздрогнул и, согнав с лица блаженную улыбку, взялся за расчеты. Остальные обитатели мостика тоже словно бы очнулись от приятного сна и ожили, хотя и пребывали в легкой эйфории. Квинт Марций не в первый раз проходил вместе с кораблем червоточину, а потому прекрасно знал, как тяжело отрешиться от неимоверной легкости во всем теле, которая, как представляется, вот-вот нейтрализует внутрикорабельную гравитацию и позволит неуклюжим человеческим существа воспарить, словно птицам.

— Значит, у нас получилось, — тихо выдохнула Кассия. — Без этой срани в мозгах. Просто так.

Они с Гаем Ацилием не только провели оба корабля, но и остались живы-здоровы. Патриций откинулся на спинку кресла и полулежал, прикрыв глаза. То ли в себя приходил, то ли обдумывал, как бы по-умному использовать свой дар, то ли внимательно слушал радостную трескотню манипуларии, чью руку продолжал крепко сжимать в ладони.