Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему же эта антигосударственная деятельность масонов не была пресечена? Аврех предполагал, что полиция взяла «ложный след», просто проспав масонов[824]. Это не совсем так. Действительно, поначалу власти принимали за масонов оккультистов. Но затем это начало меняться. Аналитический доклад Департамента полиции от июня 1913 года содержит данные на 90 политических масонов, и за небольшим исключением (спецслужбы, например, считали масонами Максима Горького и Александра Блока) эти данные не сильно расходятся с представлениями современных аналитиков[825]. Так почему же не известен ни один случай, когда бы кто-нибудь пострадал за свою принадлежность к масонству, хотя оно было запрещено? Полагаю, прежде всего, то же самое, что мешало противодействовать многим другим революционерам: они занимали слишком высокие посты, пользовались депутатской неприкосновенностью и покровительством влиятельных особ. Другая причина — масонов не так-то просто было за что-то поймать и что-то им инкриминировать. Другая записка Департамента полиции, называя масонство организацией, работающей над ниспровержением существующего строя, с сожалением констатировала, что «собираясь под прикрытием якобы заседаний всевозможных легализированных обществ, масонство, будучи тайным политическим обществом, может работать беспрепятственно»[826].
Так какова роль масонов в революции? Ведущие масоноведы расходятся. Николаевский вообще ушел от прямого ответа. Старцев уверял о «максимальном влиянии масонов». Аврех был обратного мнения: «Расклад реально задействованных политических сил накануне и в ходе Февральской революции был таков, что масонского присутствия среди них практически не ощущалось… Не масоны стояли над всеми буржуазными партиями, в том числе и над кадетами, а наоборот…» С ним соглашался Серков, полагавший, «что ни дворцовый заговор, ни Февральская революция не были подготовлены тайным масонским центром». Промежуточную позицию занимает Соловьев: «Разумеется, нельзя отрицать определенного значения масонов в подготовке краха самодержавия, которое, по существу, сводилось к поддержке планов дворцового переворота и к «обкатке» в своей среде кандидатов на правительственные посты и видные должности в местных органах власти предполагаемого нового демократического режима»[827].
Что ж, масоны не были уж так сильны и всемогущи, как их часто пытались изобразить в националистической литературе. Однако, безусловно, каналы организации выступали связующим и координирующим звеном для многих из вовлеченных в подготовку революции организаций — думской оппозиции, партий, общественных организации, Земгора, Военно-промышленных комитетов. Именно поэтому я поместил раздел о масонстве в главу об институционализированной оппозиции. Ложи были и тем местом, где вырабатывалась общая для всех противостоящих государственной власти сил идеология. Керенский особенно подчеркивал, что внепартийный подход масонов «позволил достичь замечательных результатов, наиболее важный из которых — создание программы будущей демократии в России, которая в значительной мере была воплощена в жизнь Временным правительством»[828].
Не только его программа, но и само это правительство выйдет во многом из масонства. Кандауров оставил ценное признание, пусть и преувеличенное: «Перед Февральской революцией Верховный Совет поручил ложам составить списки лиц, годных для новой администрации, и назначить в Петрограде на случай народных волнений сборные места для членов лож. Все было в точности исполнено, и революционным движением, без ведома руководимых, руководили в значительной степени члены лож или им сочувствовавшие»[829]. Насколько это было так, рассмотрим ниже.
В 1825 году не все масоны были декабристами, но почти все декабристы были масонами. Так и в феврале 1917 года: не все масоны станут членами Временного правительства, но очень многие его члены окажутся масонами.
Глава 7
НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОКРАИНЫ И МЕНЬШИНСТВА
Всякого националиста преследует мысль, что прошлое можно — и должно — изменить.
Джордж Оруэлл
Империя и государство
Одно из распространенных объяснений революции 1917 года: Российская империя пала под ударами национально-освободительных движений угнетавшихся свободолюбивых народов, разделив тем самым неизбежную судьбу всех империалистических диктатур. Эта идея питается из нескольких источников. Прежде всего из наследия Владимира Ленина, из его определения России как тюрьмы народов и его теоретической установки на право наций на самоопределение, восходящей корнями к австро-марксизму с его представлениями о нации как этнической общности. «При самодержавии в тяжких условиях находились все трудящиеся, но особенно невыносимым было положение трудящихся нерусских национальностей, или, как их тогда презрительно называли, «инородцев», — читаем в классическом советском труде под редакцией Иосифа Сталина. — Экономическая эксплуатация в отношении их усугублялась жесточайшим национальным угнетением. Даже те жалкие права, которыми пользовались трудящиеся русские, безгранично урезывались для угнетенных национальностей. Политическое бесправие, административный произвол и культурный гнет несло самодержавие порабощенным народностям… Тучи прожорливых чиновников, как саранча, поедали последние крохи у трудящихся угнетенных национальностей»[830]. И далее в том же духе. Эту позицию вполне разделяла российская либеральная мысль. Проклятьем страны она считала (словами известного историка, правоведа и масона Максима Ковалевского) «тот самый союз национализма с самодержавием, который считается величайшей преградой и на пути к свободе России»[831]. С тезисом о тюрьме народов всегда соглашалась западная общественность.
И она стала центральной для национальных идеологий и историографий тех государств, которые возникли на территории бывшей Российской империи. Новые правящие элиты отринули общую историю, представили ее в изолированном от России виде. Первыми это сделали Польша и Финляндия, где собственные истории давно рассматриваются как самостоятельные континуумы. То же произошло и в новых независимых государствах, где историографии концентрируются на собственном этносе, на территории недавно обретенного государства, проецируя их в прошлое. Для них империя — только тягостный контекст, в котором просыпалась, героически зрела и боролась за свою независимость поднимавшаяся нация. При этом логика центральных властей не интересна для исследования, поскольку известна априори: она не могла якобы диктоваться ничем иным, кроме стремления сделать жизнь нерусских подданных как можно более невыносимой.
Такая точка зрения весьма распространена и в современной России, где большевистский этнонационализм все еще весьма силен. Наше прошлое часто рассматривается как история «последней лоскутной империи», которая сводилась к завоеваниям, колонизации и угнетению, с
