Анна Леопольдовна - Игорь Курукин

Документы следствия над «павшими персонами», наполненные упоминаниями о подобных «мелочах» (имея в виду не ценность вещей, а обыденность происходившего), показывают не только нравы главных действующих лиц. За ними вырисовывается картина придворного мира как своего рода распределителя, где милость высокопоставленной особы конвертировалась в материальные ценности, которые по стоимости могли существенно превышать официальное жалованье их получателя. Таким путем обеспечивалась верность слуг, решались служебные дела и формировались придворные «партии».

При новом допросе Менгденша «в пополнении» рассказала: «…алмазных вещей ломано самою принцессою, при котором и я была, и Юшкова: бывшаго регента бриллиантовую шпагу, тряселки, складни старыя и другия многия вещи ломаны, которых порознь сказать не упомню, при котором был и обер-гофмейстер граф Миних и другия тутошные девицы, и оные алмазы выломав, положила сама принцесса к прежним алмазам, в черепаховой доскан[50], в оправленный серебром, и оный доскан положен в красный шкаф, который был в почивальне». Прочее «ломанное золото и серебро» осталось у фрейлины: «…и то серебро употреблено в нижеупомянутые шандалы и в прочее, а из золота сделан стаканчик». Однако Юлиана настаивала, что не раздавала «алмазных и других вещей» жене фельдмаршала Миниха, своему жениху Динару и другим знатным персонам, тем более что сама Анна Леопольдовна охотно делала дорогие подарки (золотые табакерки, «алмазные вещи») ее матери, брату, сестре Якобине. А ей самой принцесса пожаловала «из старых четыре кафтана его, регента, обложенные позументом, да бывшаго принца Петра три кафтана, с которых я позумент спорола; 4 шандала, 6 тарелок, 2 коробки, и оное серебро осталось на столе в комнате моей»480.

Щедрость правительницы подверждает и список заказанных придворному гофкомиссару И. Либману дорогих изделий481. Брауншвейгская чета на допросе подтвердила, что ювелирные вещицы были изготовлены, и указала, кому из придворных или дипломатов они были подарены. Согласно подсчетам поставщика, принцесса осталась должна за сырье и работу мастеров 4681 рубль 10 копеек; принц Антон заказал изделий на 24 тысячи рублей, а заплатил только десять тысяч. Относительно самих вещей Анна Леопольдовна объявила, что подарила по бриллиантовой табакерке австрийскому посланнику Ботте и обер-гофмаршалу Левенвольде; «каменье и прочие вещи остались при дворце, а что меня принц подарил на рождение принцессы Екатерины трясилой бриллиантовой, из той трясилы сделан перстень, о котором известно ее и[мператорскому] в[еличеству]».

Елизавета этими ответами по-прежнему осталась недовольна — и, кажется, не без оснований. Спустя несколько дней принцесса вынуждена была признать: «Графу Динару для покупки разных вещей дано от меня денег 20 000 рублев, да для переделывания складень бриллиантовый, да перстень бриллиантовый же, о чем я сказывала при отъезде из С[анкт]-Питербурха князю Куракину. А больше как денег, так и алмазных вещей ему, графу Линару, от меня не дано». Конвойному же поручику она призналась, что «хотя из оставших после бла-женныя памяти императрицы Анны Иоанновны, также и после бывшаго регента алмазных вещей ныне в наличности и не имеется, токмо из тех алмазных вещей она, принцесса, переломав, сделала себе складень, да на руки складни из больших каменьев, да часы бриллиантовые ж, а оставшие выломанные бриллианты остались в шкафе, в табакерке черепаховой»482.

И опять гонец вез к сосланным очередные пункты и бывшая фрейлина Юлиана (сердитая императрица называла ее Жулькой) припоминала, куда могла деться та или иная вещица, которая оказалась «не сыскана»: «Слышала я от принцессы, что две коробки золотыя большия с нахттиша (ночного столика. — И. К.) положены к золоту бывшаго герцога Курляндскаго в баул, который стоял в зеленой комнате, а сколько на тех коробках граней, того я не знаю». Председатель комиссии «по описи пожитков» генерал-прокурор Трубецкой 3 марта написал Салтыкову: «Оныя коробки и поныне нигде не отысканы. И для того ныне ея и[мператорс]кое в[еличест]во, желая в том совершенную справедливость сыскать, всемилостивейше указать изволила в подтверждение у принцессы Анны достоверно о… упоминаемых коробках спросить, чтоб о том она истину объявила, где оныя сыскать можно».

«Золотые две коропки от нахтыша, как я прежде говорила, что положены были в баул к золотой посуде бывшего герцога Курляндского, — заявила бывшая правительница, — и ныне я по сущей справедливости подтверждаю, хотя и под присягою сказать, что конечно оные две коропки положены мною в тот баул. А куда оные оттуда девались, того я поистине не знаю; и для чево б мне не объявить, ежели бы я кому их отдала, но я объявила и о таковых вещах, которые их могли выше стоить, кому были от меня даваны», — и гордо подписалась: «Принцесса Анна»483.

Пресловутые коробки так и не отыскались, а Елизавету уже интересовало другое — куда могла деться отданная графу Линару золотая цепь ордена Святого Андрея Первозванного. Анна не без иронии отвечала: «Та цепь отдана ею, принцессою, графу Линару, а что она, принцесса, прежде не объявила, и то думала, и без оного-де знать могут, понеже-де те кавалерии отдаются всегда с теми золотыми цепьми».

Получаемые из столицы и пока не слишком грозные придирки всё же несколько разнообразили для ссыльной четы и ее окружения скучные дни практически тюремного заточения. В рижской цитадели (там теперь находится резиденция президента Латвийской Республики) Антон Ульрих и его супруга провели целый год — до января 1743-го. Судя по словесному обороту, содержавшемуся в присланном из Кабинета императрицы указе от 22 апреля: «…а когда оные принц и принцесса из Риги поедут…» — можно предполагать, что Елизавета и ее министры такой вариант в принципе допускали — или же пребывание брауншвейгского семейства на границе призвано было успокоить зарубежную «общественность» в лице коронованных «братьев» и «сестер».

В марте узников посетил один из близких к императрице людей — камер-юнкер Роман Воронцов. Как докладывал Елизавете начальник охраны Салтыков, «оной господин камор-юн-кар с господином майором Гурьевым у принцессы были и высокую вашего и[мператорс]каго в[еличест]ва милость ей, принцессе, они объявили», а заодно сообщили о скором прибытии ее гардероба. Содержание этой беседы в делопроизводстве не отражено, однако сам Воронцов доложил повелительнице, что Анна якобы заявила ему: «…мне де ее императорского величества высокая милость болше всего может веселит[ь] на свете»484. Багаж сосланных, 4 апреля 1742 года благополучно прибывший к ним, был отправлен дальше, в Брауншвейг, с камердинером Грамке и надолго застрял в прусских Эльбинге и Мемеле.