Предсмертные слова - Вадим Арбенин

То ли дело наш выдающийся мыслитель ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ ЧААДАЕВ. Он, автор «Апологии сумасшедшего», сам подошёл к своему заимодавцу, генералу Дельвигу: «Ваше превосходительство, я хочу вернуть вам деньги, которые когда-то занимал у вас. Ведь долг платежом красен». Дело происходило в ресторане у Шевалье, куда Чаадаев по обыкновению приехал отобедать, и Дельвиг остановил его: «Да зачем же здесь? Видите, мне и положить-то их некуда, надо расстёгиваться». — «Нет, нет, возьмите, а то, может быть, мы больше не увидимся», — настоял на своём Чаадаев и с этими словами отсчитал ассигнации. Потом собрался и поехал домой, на Новую Басманную улицу, где квартирантом в чужом доме снимал у немца Шульца ветхий, запущенный флигелёк. И глухим голосом попросил хозяина дома подать себе чаю: «Мне что-то не-можется». Он сильно страдал простудой и болью в груди. Однако, откушавши пару чашек, сказал Шульцу: «Мне становится легче, я должен одеться и выйти, так как прислуге необходимо сделать уборку к празднику Пасхи. Прикажите заложить экипаж. Хочу поехать прокатиться и подышать свежим воздухом». После чего он сел в кресла, «повёл губами, перевёл взгляд с одной стороны на другую», и Шульц увидел остановившийся взгляд откинувшегося на спинку кресла «басманного философа», которого император Николай Первый объявил сумасшедшим. Чаадаев умер в страстную субботу, 12 апреля 1856 года, за несколько часов до первого, полуночного удара большого кремлёвского колокола. Ему было 62 года, 10 месяцев и 18 дней от роду.

«Если люди не идут ко мне, это хороший признак, значит, я никому ничего не должен, никому ничем не обязан, — выговаривал жене выдающийся русский сатирик МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ ЗОЩЕНКО. — Значит, я со всеми в расчёте. Я решил умереть и хочу умереть тихо, как жил, никому себя не навязывая. Зачем же ты лезешь не в своё дело?..» Дело в том, что Вера Владимировна, по совету лечащего доктора Бессера, но не предупредив смертельно больного мужа, решила пригласить к нему приятелей и гостей. Так, продолжая говорить, писатель вдруг взволновался, внезапно поражённый блеснувшей мыслью: «Какая складная философия! Как стройно, оказывается, я могу ещё думать…» — и задохнулся от страха, от жалости к себе и от безумной надежды, что, может быть, в самом деле, не всё ещё кончено.

«Я оставлю вам после смерти все свои картины», — пообещал хорошенькой вдовушке Эжени-Леони влюблённый в неё французский живописец наивного искусства АНРИ РУССО, по прозвищу Таможенник. «Да на что они мне, эти ваши безумные вещи? Зачем они мне?» — подняла его на смех 54-летняя жестокосердная возлюбленная, дочка богатого лавочника и сама продавщица с базара «Экономи Менажер». «И почему это вы решили, что я выйду за вас?» — фыркнула разборчивая невеста, отвергая ухаживания одного из первых среди «Воскресных художников». Расстроенный, разболевшийся Руссо, пошатываясь, едва вскарабкался по лестнице в свою квартиру. Взглянул на себя в зеркало — небритый, нечёсаный… и впрямь безумец. Он прошёл в кухню и поставил на огонь воду, чтобы побриться. Пока она грелась, он решил подстричься и нечаянно порезался ножницами. Через день у него началась гангрена. Он скончался в клинике Некера на шестьдесят седьмом году жизни, в больничной карточке которой почему-то осталась запись: «художник был, по-видимому, алкоголиком». Последними словами Руссо стали: «Леони грубо поставила меня на место». На его похороны пришли только семь человек. «Когда-то я пристроил на выставку в „Салоне“ его первые картины. Теперь пристраиваю и его самого», — сказал в напутственном слове над могилой художника Поль Синьяк.

«Я оставляю своё тело анатомическому театру, чтобы быть полезным Англии и после смерти, — хрипло прошептал собравшимся возле его смертного одра родственникам ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ, экономист-утопист и юрист. — Это вся моя собственность. Да, немного».

В вечер перед казнью величайшего философа античного мира СОКРАТА в тюрьму к нему пришёл его друг Критон и застал там учителя музыки, который обучал богоборца новой песне на лире. «Как! — воскликнул друг. — Ты завтра умрёшь, а сегодня ещё разучиваешь песни?» — «Когда же я выучил бы их, если не сегодня, милый ты мой?» — ответил Сократ. А когда он уже принял из рук палача чашу со смертельным «государственным ядом» цикутой, ученик спросил его: «Учитель, зачем ты умираешь невинным?» — «Глупец! — ответил ему Сократ. — Разве ты хочешь, чтобы я умирал виноватым?..» Потом обратился к другу Критону: «Ну, милый друг мой, ты большой дока в этих делах, так объясни, как мне поступить с ядом». — «Нет ничего проще, — ответил тот. — Выпей его и ходи до тех пор, пока не отяжелеют ноги. Затем приляг на пол, а когда холод подступит к сердцу, тогда и конец, цикута уж доделает своё дело». Совершенно спокойно, даже с готовностью Сократ, следуя этой медицинской процедуре, пригубил чашу и выпил её до дна. Внезапно он откинул одеяние и сказал другу: «Критон, не забудь, что мы должны петуха Акслепию. Так отдай же, не забудь, пожалуйста, чтобы ему вернули наш долг». — «Долг будет оплачен», — заверил его Критон. «Или же принеси петуха в жертву Эскулапу в знак исцеления», — добавил Сократ. «Конечно, конечно. Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?» На этот вопрос ответа не последовало. Критон ущипнул Сократа за стопу. «Чувствуешь что-нибудь?» — «Ничего». Критон щипал ногу всё выше и выше. Когда окаменение достигло сердца, Сократ покинул нас, и Критон закрыл ему глаза и притворил рот.

По народному поверью, царевич-престолонаследник АЛЕКСЕЙ, сын Петра Первого, проклял перед смертью графа Петра Андреевича Толстого, который, «аки пёс борзой», рыскал по Австрии и Италии, выслеживая беглеца Алексея с его «чухонкой полюбовницей» Ефросиньей, обманно приволок его в Россию к бессердечному родителю и участвовал в следствии по его делу. «Будь ты проклят, Иуда! — плюнул ослабевший от пыток Алексей в лицо начальнику Тайной розыскных дел канцелярии Толстому, который чинил над ним расправу. — И весь род твой до двадцать пятого колена!» (И действительно, среди потомков Толстого рождалось много слабоумных и безумных.) В записной книге санкт-петербургской гарнизонной канцелярии читается: «26-го июня 1718 года пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гарнизоне, царевич Алексей Петрович преставился от жестокой болезни, подобной апоплексии». Однако ж, по словам одного очевидца, он был отравлен, когда читал пропитанную ядом бумагу со смертным приговором ему; по словам другого, задушен подушками; по словам третьего, был забит дубиной самим государем; по словам четвёртого, да, забит царём, но не дубиной, а кнутом (сорок ударов!). По словам ещё одного очевидца, царевичу было сделано насильственное кровопускание до полной потери крови. И все они якобы присутствовали при событии в Трубецком раскате Петропавловской крепости! Извольте после этого писать историю России по словам очевидцев.