Предсмертные слова - Вадим Арбенин

Соплеменник Нельсона, прославленный английский философ и экономист ДЖОН СТЮАРТ МИЛЛЬ, одним из первых провозгласивший равенство полов, вышел как-то на прогулку в окрестностях Авиньона, на юге Франции, и даже собрал букет ранних весенних цветов. И тут-то вдруг его сразил смертельный апоплексический удар. Когда врачи сказали ему, что нет никакой надежды на выздоровление, он спокойно заметил: «Моё дело сделано» — и встретил смерть так же мужественно, как и жил. Незадолго до этого, на похоронах историка Грота в Вестминстерском аббатстве, он заметил старинному другу, психологу Бену: «Скоро и меня похоронят, но не здесь и без таких вот церемоний». Да, похоронили Милля, любимца английской демократии, без церемоний, на скромном деревенском погосте, подле могилы горячо им любимой жены Генриетты. Как он того и хотел.

СТИВЕН ГРОВЕР КЛИВЛЕНД, 22-й и 24-й президент США, которого называли «Зверь из Буффало», клялся со смертного одра: «Я изо всех сил старался поступать правильно».

И УОРРЕН ХАРДИНГ, 29-й президент США, скоропостижно скончавшийся в 8064-ом номере гостиницы «Палас Отель» в Сан-Франциско, успел сказать жене Флоренс: «Я своё предназначение выполнил». Флоренс читала ему статью Сэмуэла Блайта в газете «Saturday Evening Post». Статья называлась «Спокойный взгляд на спокойного человека» и была хвалебной одой её мужу, президенту Уоррену Хардингу. «Хорошо, хорошо, продолжай, — просил он её, лёжа в кровати с закрытыми глазами и наслаждаясь потоком комплиментов в свой адрес. — Почитай ещё немного…» Флоренс писала позднее: «Мы были с ним в номере одни… Я дала ему лекарство, он принял его и откинулся на подушки. Потом неожиданно открыл глаза, повернулся ко мне и с пониманием, в упор посмотрел на меня. „Я своё предназначение выполнил“, — сказал он мне. Я стояла рядом с постелью. Он вздохнул и отвернулся к стене… Я оставила его». Врачи констатировали смерть Хардинга от ожирения сердца и апоплексического удара. Поговаривали, однако, что его отравила Флоренс. Узнав о порочной связи мужа с двадцатилетней красоткой, блондинкой Кэрри Филиппс, и об их незаконнорождённом ребёнке, «зачатом в гардеробной комнате Сената», она вступила в сговор с личным врачом президента, генералом Сойером, и дала мужу яд. Флоренс, которая была на пять лет старше Уоррена и которую друзья дома прозвали «герцогиней», запретила властям вскрывать тело покойного. Она ненадолго пережила мужа. Кэрри Филлипс умерла в полной нищете в доме для престарелых.

Но вот уж кто истинно радел о долге, так это премьер-министр Англии УИЛЬЯМ ПИТТ старший, барон Чэтем. Его сын, Уильям Питт младший, читал ему на сон грядущий отрывки из «Илиады» Гомера. И когда дошёл до сцены гибели Гектора, отец вдруг приподнялся на смертном одре и прервал чтение: он вспомнил, что сыну нужно отбывать со своим полком в Гибралтар. «Отправляйся, сын мой, отправляйся, когда страна призывает тебя, — воззвал он к сыну. — Ведь ты принадлежишь ей со всеми потрохами. Не теряй ни минуты, скуля над стариком, которого скоро не будет». И сын отправился в свой полк, а отец, 70 лет от роду, — на тот свет.

В 9.49 утра 4 июля 1904 года карета могущественного министра внутренних дел Российской империи, статс-секретаря ВЯЧЕСЛАВА КОНСТАНТИНОВИЧА фон ПЛЕВЕ, выехала на Измайловский проспект, возле гостиницы «Варшавская». Там его уже поджидал эсер-анархист Евгений (Егор) Созонов в форме железнодорожника. Точно рассчитавший время, он только что вышел из каких-то меблированных комнат после пылкой ночи с семнадцатилетней подружкой. На перекрёстке кучер министра Филиппов едва не столкнулся с ломовым извозчиком, замешкался, и Плеве, высунувшись из кареты, спросил его: «Что случилось?» В этот-то момент к карете подбежал Созонов и швырнул в окно 12-фунтовую бомбу. И главный охранник министра, Фридрих Гартман, ехавший рядом с ним на велосипеде, услышал последние слова тайного советника, кавалера и шефа отдельного корпуса жандармов, «беспощадного кулака царя» фон Плеве: «Исполнен долг…» Ну да, у немцев всегда так — долг прежде всего.

«Отец» психоанализа, австрийский доктор-психолог и психиатр ЗИГМУНД ФРЕЙД, тоже напомнил о долге — своему давнишнему личному врачу Максу Шуру: «Вы обещали мне не оставить меня, когда придёт моё время. Теперь жизнь моя лишь пытка и больше не имеет смысла. Недавно от меня отвернулась моя преданная собака — уж так я ей надоел». Убедившись, что он достиг предела в сопротивлении болезни, Фрейд попросил Шура помочь ему умереть. И Шур помог. Он сделал Фрейду две подкожные инъекции морфия с перерывом в двенадцать часов, после чего тот «вошёл в состояние комы и больше не проснулся». Но в промежутке между инъекциями Фрейд всё же успел признаться Шуру: «Величайший вопрос, на который я так и не нашёл ответа, несмотря на тридцать лет изучения женской души, это, чего же всё-таки хочет женщина». Это произошло в субботу, 23 сентября 1939 года в 3 часа ночи. Кремированные останки Фрейда были помещены в античную греческую вазу, подаренную ему его бывшей пациенткой Марией Бонапарт, правнучкой Наполеона Первого, и погребены на лондонском кладбище Грин Гарден. Нацисты выпустили Фрейда из Австрии, предварительно уничтожив его книги, после того как принцесса Греции заплатила им 20 тысяч фунтов стерлингов.

А вот швейцарский коллега Фрейда КАРЛ ГУСТАВ ЮНГ уже знал. «Теперь я знаю почти всю правду, кроме одной маленькой детали», — перед смертью похвастал он Рут Бейли, которая ухаживала за знаменитым психологом после кончины его жены. «Но когда я узнаю и её, то буду уже мёртв». И умер в своём доме в деревне Кюшнахт на берегу Цюрихского озера.

И у безымянного наполеоновского ПОЛКОВНИКА, отбившего у русских передовой редут возле деревни Шевардино на Бородинском поле, тоже было чувство долга. Весь в крови, лёжа на разбитом зарядном ящике у входа в редут, он сказал подвернувшемуся лейтенанту: «Моя песенка спета, милый мой, но редут взят». За минуту до этого его КАПИТАН, сражённый пулей русского гренадера, закричал: «Ну, теперь попляшем! Добрый вечер!» Складывается впечатление, что в 3-ем корпусе маршала Мишеля Нея, штурмовавшего Шевардинский редут, все сплошь были плясуны да песенники.

Впрочем, вспомнил о долге и ещё один французский весельчак и озорник, самый весёлый сатирик из всех, мэтр ФРАНСУА РАБЛЕ, «муж единой книги». Зато какой книги! «Неприличного» романа «Гаргантюа и Пантагрюэль». «У меня ничего нет, — сказал он судьям. — А задолжал я много. Всё остальное оставляю бедным. Опустите занавес, господа, фарс окончен. До встречи в другом месте».