Палачи и придурки - Юрий Дмитриевич Чубков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Массаж? — несмело спросил Аркадий Семенович, возвращая листок.
— Ха! Массаж! Массаж — это для спортсменов. У меня же — рефлексотерапия. Вот этими пальцами я, можно сказать, разбираю человека на мельчайшие косточки. Тысячи через них прошло. Тысячи людей теперь ходят здоровые и счастливые. А они, — Илья Петрович пальцем указал куда-то вверх, в небо, — говорят: шарлатан! Что ты с ними будешь делать! Я бронхиальную астму лечу! Никто в мире ее не лечит, а я лечу! Не просто лечу — вылечиваю! А они опять: шарлатан! Сами ничего не умеют, ничего не знают, только запрещают! Ух, ненавижу! Руки опускаются, честное слово, хочется все бросить. Но подумаю — нет, не имею права. Вы видели когда-нибудь детей, страдающих астмой? Этих маленьких страдальцев, посиневших, задыхающихся, молящих о помощи? Это страшная картина. И я сказал себе: борись. И утром сегодня намеревался идти в газету искать корреспондента. Мне нужен корреспондент. Для того и письма собрал. И вдруг судьба посылает мне вас — пишущего человека! Это, знаете ли, неспроста! Есть в этом что-то...
— Я вас понимаю, — мучаясь опять, сказал Аркадий Семенович. — Понимаю и сочувствую. Только... видите ли, вам не такой пишущий человек нужен. Вам нужен журналист, газетчик. Тот, кто пишет о вещах конкретных. Я же пишу..., — он неопределенно повел рукой в воздухе, — совсем не то. Боюсь, в этом смысле не смогу вам помочь...
— Нет? — разочарованно спросил Илья Петрович и смерил его сожалеющим взглядом. — Жаль. Ну да видно судьба наша такая: страдать за правду. Мой дед страдал во времена сталинского мракобесия. Великий был травник. У него-то я и перенял и усовершенствовал метод. Что ж, пострадаем и мы. Ничего. На Руси всегда были страдальцы и будут. Ничего! — взбодрил он сам себя и кулаком постучал в грудь. — Выше хвост!
Кулаком-то он бил себя в грудь и хорохорился, но в голосе тоска была и горечь.
Ночь меж тем словно бы устоялась. Словно успокоились взбаламученные чернила в стеклянной банке, осела муть на самое дно, в верхних же слоях наметилось едва приметное просветление. Иными словами, чувствовалось уже приближение рассвета, прибытие в город нового дня. И месяц в небе, предугадывая скорую свою кончину, перестал суетиться, посерьезнел, тихонько стал в сторонке, седеньким старичком поглядывал на мир, как будто бы знал одну единственную, универсальную правду, но рассказать о ней не смел. Аркадий Семенович и Илья Петрович в молчании проходили по набережной — легкая трещинка отчуждения пролегла между ними, и не настолько она еще расширилась, чтобы холодно распрощаться и уйти, разойтись навсегда в разные стороны. Разочарован был Илья Петрович, и Аркадий Семенович чувствовал неловкость, но момент прощания еще не созрел. Так подошли они к небольшой стоянке разномастных парусных яхт — яхты еще не стряхнули с себя сонную одурь, стояли на стапелях, укрытые наглухо брезентами, заколоченными досками — еще продолжалась у них зимняя спячка. Но одна, самая из них большая, освобождена была, снят был с нее брезент и воздвигнут над ней наподобие тента. Чувствовалось, что днем работали здесь люди, чистили округлые бока; скоблили старую изношенную краску. Аркадий Семенович при виде яхты остановился, замер, с жадностью оглядывая стройные, плавные обводы, всю ее, словно бы устремленную в воды Малой Невки, словно ждущую с нетерпением момента, когда можно будет наконец-то окунуться в них, почувствовать на своих бортах их ласковое поглаживание.
— Крейсерская яхта, — проговорил он срывающимся от волнения голосом.
Илья Петрович глянул равнодушно, поморщился и пожал слегка плечами: ну и что, мол, из того? при чем здесь какая-то яхта? Невдалеке от яхты рос чахлый рядок подстриженных акаций, здесь же вкопана была в землю скамейка с табличкой, на которой прочитать можно было: «место для курения».
— Давайте посидим, — попросил Аркадий Семенович.
С неудовольствием последовал за ним Илья Петрович, состроив на лице гримасу. В молчании присели они на скамейку, в молчании же сидели так некоторое время — Аркадий Семенович все любовался яхтой, а Илья Петрович косился на него и скучал.
— Ну-с, — проговорил он наконец больше от этой самой скуки, чем из любопытства, — и что же все-таки вы пишете? — проговорил с некоторой долей иронии: ну что, мол, ты, такой неказистый, можешь там написать такого великого!
Аркадий Семенович иронии не заметил.
— Я пишу роман.
— Рома-ан! — протянул Илья Петрович все так же иронически. — Да зачем вам это? И будет ли прок от вашего романа?
— Видите ли, во-первых, я не могу его не писать. Он сидит во мне, как заноза, и я должен вырвать его вон. Во-вторых, надеюсь все же на публикацию, потому что мне нужно много денег. Мне нужна крупная сумма единовременно.
Услышав такое, Илья Петрович даже подскочил на скамейке и уставился на Аркадия Семеновича.
— Деньги?! — воскликнул он с каким-то заливистым восторгом. — Зачем, послушайте! Зачем вам крупная сумма? Да еще единовременно?
Аркадий Семенович съежился, втянул голову в плечи. «Ну вот, — подумал, — черт дернул меня за язык! Теперь не отстанет!»
— Дело в том, — сказал он и замолчал.
* * *
— Дело в том, — с трудом выговорил Аркадий Семенович после долгого молчания, — что я хочу купить... яхту.
— Яхту?! — еще больше удивился Илья Петрович. — Это что же, голубая мечта детства? Зачем она вам? На морского волка вы, извините, не похожи. Что вы с ней будете делать?
— Странные, однако, вы задаете вопросы. Как зачем? Зачем другие покупают...
— Ну! По разным причинам покупают. Для одного это хобби, дело всей жизни, для другого просто плавучая дача, для третьего — убежище, куда можно сбежать от жены, от родственников, посидеть с компанией, выпить. А вам? Вам для чего?
