По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц

Еще в то время я спросил г-жу Гитлер, почему она сама не поедет в Германию, где, несомненно, сможет лучше устроиться, чем здесь, в Англии.

— Господь сохрани и помилуй, — отвечала богобоязненная ирландская крестьянка. — Слава богу, что между мной и Адольфом лежит море. Даже эти тридцать фунтов в месяц я беру только потому, что иначе мне не на что жить. Вы сами знаете, что невестка Адольфа Гитлера не может здесь устроиться даже поломойкой.

— Все это я прекрасно понимаю, госпожа Гитлер, но почему вы по крайней мере не потребуете большей суммы, чем скромные тридцать фунтов?

— Сударь, мне много не нужно. На жизнь хватает. Если я потребую больше, то Адольф, чего доброго, не станет совсем ничего посылать. Мне живется все же лучше, чем его собственной сестре, моей невестке Пауле Раубаль, которая много лет вела его хозяйство, а теперь сидит в Вене без гроша. Она бросила Адольфа, потому что он так мучил ее семнадцатилетнюю дочку Гели, что та покончила жизнь самоубийством у него в доме. Я еще рада, что с моим Патриком пока ничего не стряслось.

Года через три Патрик тайком уехал из Германии и возвратился к матери. Теперь они переехали в Нью-Йорк, и Патрик жил тем, что разъезжал по Соединенным Штатам и выступал с лекциями, в которых рассказывал про пикантные интимные детали из жизни своего дядюшки. Мой приятель актер познакомился с ним во время одного из таких докладов.

Конечно, было занятно увидеть сына Алоиза и племянника Адольфа. В назначенный час я пришел в ресторанчик на Бродвее. В заведении, как, впрочем, и во всех подобных местах Нью-Йорка, стульев не было и посетители должны были стоять, держа в руках пивные кружки.

Патрик был поразительно похож на Адольфа. Молодой человек, которому теперь исполнилось двадцать три года, был несколько выше и стройнее. Кроме того, черты его лица не искажались гримасами, столь характерными для его дяди. В остальном он был вылитый Гитлер. Прядь волос тоже свисала ему на лоб, и по непонятной причине он тоже отрастил себе черные усики, как и его дядя. Казалось даже странным, почему другие посетители ресторана не обращают на него внимания. [310]

Так как Патрик плохо говорил по-немецки, мы большей частью говорили по-английски. Он сказал, что он и его мать снова приняли ирландское имя Доулинг и официально их больше не зовут Гитлерами. Я просил передать привет его матери Бригите и вскоре распрощался, так как Патрик не казался мне интересным человеком. Когда мы пили последнюю кружку пива, актер предложил тост: — За то, чтобы Гитлер подох! — Патрик выпил с удовольствием. Так мы — прусский юнкер, актер еврей из Вены и некий г-н Гитлер, плоть от плоти и кровь от крови «фюрера» — пили в нью-йоркском ресторанчике, поминая проклятого палача из Берлина.

С 1940 по 1941 год настроения в Соединенных Штатах по отношению к Третьей империи заметно ухудшились. Несмотря на все опасения, храбрая Англия держалась. Советский Союз тоже не потерпел крушения, вопреки пророчествам г-на Левине и других подобных ему знатоков. Все же Америка была еще далека от открытого разрыва с Германией. Все еще были возможны сделки с обеими сторонами.

И вдруг как гром с ясного неба Япония осенью 1941 года{38} коварно напала на американский флот в Пирл-Харборе. Это вызвало огромный взрыв злобы против японцев. Даже самый безобидный обыватель Нью-Йорка мечтал о том, чтобы — «выпустить кишки этим косоглазым, скуластым сукиным сынам японцам», и особенно императору Хирохито. По сравнению с этим Германия и война в Европе представлялись почти совсем неинтересными. Если бы Гитлер вел себя тихо, то ему еще довольно долго не пришлось бы испробовать силу Соединенных Штатов.

Однако «величайший полководец всех времен» устами своего начальника отдела печати объявил, что война против Советского Союза уже выиграна. Ему, по всей видимости, было нипочем померяться силами еще с одной великой державой. Гитлер объявил войну Соединенным Штатам. [311]

И вот мы, немцы, проживавшие в США, и здесь за одну ночь превратились во враждебных иностранцев. Правда, интернирование нам не грозило. По всей стране в лагери посадили не больше двух тысяч немцев, в том числе Куля и других нацистов, которые действительно этого заслуживали. Мы, так называемые «дружественные враги», должны были зарегистрироваться в полиции, где у нас взяли отпечатки пальцев, а в остальном могли и дальше жить как обычно. Но моральная обстановка для нас ухудшилась. Как и в Англии, мы все больше оказывались между двух огней. С одной стороны, мы от всей души желали американцам победы, так как она была необходима для свержения нацистского режима, но с другой стороны, нас никак не могли воодушевить провозглашавшиеся здесь шовинистические цели войны: насаждение в Германии «american way of life» — «американского образа жизни» или, тем более, осуществление плана Моргентау, согласно которому Германию следовало превратить в сплошное картофельное поле. Американцы, как и англичане, не хотели и слышать о свободной Германии, которая сама могла бы установить у себя новый, демократический строй, и о призыве к патриотическим силам немецкого народа.

Вскоре после объявления войны в Нью-Йорке была создана коротковолновая радиостанция, вещавшая на Европу. Первым, кто возглавил эту станцию, был Нелсон Рокфеллер, отпрыск известной семьи миллиардеров. Немецкие передачи вели эмигранты из Германии, которых отчасти я знал лично. Мне предложили участвовать в них и выступать у микрофона. Я согласился при условии, что сам буду решать, что мне говорить. Мое условие было принято. Я выступал два раза в неделю по пятнадцать минут. Мои выступления объявлялись следующим образом: «Перед микрофоном немецкий патриот». Иногда из моих текстов вычеркивали целые куски, но ни разу мне не вписали ни слова.

Материала для разоблачения гитлеровского варварства и преступной нацистской войны было достаточно. Однако я не мог сулить моим соотечественникам много хорошего от победы американцев. Единственное, что я снова и снова повторял, было: положите этому конец, пока Германия не погибла; Гитлер не может выиграть эту войну против половины мира; каждый новый день бойни несет нашей родине новые страдания и еще большие бедствия. [312]

Не думаю, чтобы эти коротковолновые передачи имели в Германии много слушателей. Что же касается меня, то мой голос исчез из эфира уже через несколько недель. Однажды мне коротко и ясно заявили, что я должен перейти в так называемый «Голос Америки» и говорить то, что мне там предпишут. Считая это несовместимым с моей совестью, я отказался. Многие выражали в этой связи недовольство моим поведением.