Сделано в Швеции - Андерс Рослунд

Снаружи тусклый свет в холодной прозрачности. Россыпь звезд, убывающий месяц. В оконном стекле отражение четырех глаз, как когда-то, когда они смотрели друг на друга в испещренное граффити зеркало в тесном лифте. Он тогда босиком сбежал по лестнице с седьмого этажа, уверенный, что потерял сына.

– Не делай этого.

Отражение четырех глаз в стекле. Лео тоже их видел. И знал, что́ видит в двух из них.

Сомнение.

– Они пустят слезогонку, отец. Всегда с этого начинают. Рассчитывают застать нас врасплох. А мы выберемся наружу. Здесь. Через окно.

Этот человек старше и слабее мужчины, на котором он тогда повис, оттого что тот продолжал бить, единственный раз, когда он обхватил его и понял, сколько силы в этом теле.

– Тут-то у нас и появится лазейка, несколько секунд, как после первых выстрелов при ограблении банка, когда одни только мы знаем и можем действовать. Эти сволочи небось вообразили, что им известно, какое у нас оружие, только вот про гранаты они знать не знают. Так мы и ударим. Атакуем их.

Когда-то он висел на этой шее, пытался оттащить его. Не делай этого. Теперь тело другое, усталое, сила ушла.

– Если не воспользоваться этой лазейкой, нам конец. Мы отсюда не уйдем.

Сомнение. Вот что он видел. А сомневается только бессильный.

– Когда слезогонка просочится сюда, мы швырнем две гранаты, прямо на улицу. Они такого не учитывают. Ты и я выберемся первыми, а Яспер задержит их, боеприпасов у него сколько угодно. Мы найдем укрытие и сделаем то же самое, пока Яспер не выберется наружу. Боеприпасов хватит. Ты можешь это сделать, отец, танцуй и бей, танцуй вокруг медведя. Он больше, но мы победим, если станем танцевать и бить. Верно?

Иван встал. Ему хотелось взять сына за плечи, крепко-крепко, встряхнуть его и кричать, пока он не услышит.

– Если станем танцевать вокруг них, мы можем победить. Если ударим, когда они решат, что одержали верх. Надень маску, отец, и приготовься!

– Победить?

Иван не удерживал его, это бы кончилось катастрофой. И не кричал. Но заговорил:

– Зачем ты сжег деньги, если думал, что сможешь уйти? Если мы начнем стрелять, все пойдет к чертовой матери. Почернеет. Сгниет. Смерть поползет вверх.

Слушая его, Лео не приготовится. А если не приготовится, то не бросится наружу, к людям, окружившим их и готовым стрелять.

– Этот малый, воображающий себя солдатом, шныряет тут, рассуждая насчет масок и первых полос! Лео! Какого черта ты слушаешь этот бред? Феликс и Винсент, ты хочешь, чтобы они увидели тебя мертвым на этой дерьмовой первой полосе, да?

– С каких это пор ты ими интересуешься? Надевай маску!

Черная маска на лице Лео. Лицо без черт.

– Я тебе сказал. Я больше не желаю! Не желаю сидеть напротив какого-нибудь поганого легавого! Никогда! Надевай маску, отец! Или я брошу тебя здесь!

Сын решил по-своему. Уходить. Прочь отсюда. Он уже ничего не слушал.

Сила, то немногое, что осталось, эхо другого времени, другого человека, – эта сила теперь совсем иссякла, и он сделал то единственное, что еще мог:

– Лео, я знаю, ты на меня не стучал.

Стукач.

– Я всегда это знал.

Стукач.

– Я говорю правду, Лео. Ты на меня не стучал. Знаю, полицейский солгал. Ты молчал. Я видел бинт у него на руке.

Черная маска на лице. Взведенное оружие в руках.

Это не имеет значения.

Подействовало! Лео больше не готовится к войне. Заставляя его слушать, Иван сохраняет ему жизнь.

– Почему же ты так говорил, черт тебя побери?

– Думал, так лучше.

– Ну и как… было лучше?

– Да.

– Какого дьявола… сперва ты все разнес, потом сдался и ждал полицию. А потом обвинил меня!

Отец смотрел на него снизу вверх.

– Ты с этим твоим дерьмом был как заноза в заднице, – продолжал Лео. – Заноза в заднице! Стукач. Годами твердил, без конца! И считал… что так лучше?

Противники в темноте приготовились к штурму.

А Яспер прополз у них за спиной к другому окну гостиной, с гранатой в руке, полный решимости выдернуть чеку.

– Лео, если мы не уйдем сейчас, нам хана! – сказал он.

– Да погоди ты, – прошипел Лео.

Он видел, как Яспер раздвинул занавески и приподнялся, выглядывая наружу.

– Я их вижу! Пора уходить! Они нас укокошат!

– Заткнись!

– Давай, Лео! Пока не поздно!

– Яспер! Заткнись! Я разговариваю с отцом, ты что, не видишь? – Он уже снял оружие с предохранителя. – Так… лучше? Да, отец? Лучше? – Он поднял ствол. – Мне бы надо укокошить тебя! Не их! А тебя!

Лео набрал в грудь воздуху, оружие в его руках не дрожало, он чувствовал огромное спокойствие. Ни малейшей дрожи. Ни в нем, ни в отце.

92

В этот миг вдребезги разлетелось первое окно.

Они выбрали кухню.

На полу волчком вертелась газовая граната, белое облако слезогонки поползло из теплой кухни в гостиную. Тогда все трое бегом устремились в спальню, но там в окно влетела вторая граната и тоже закружилась на полу. Газовые тучи встретились, обернулись лавиной.

– Ложись!

Лео бросился на пол, Иван упал с ним рядом, Яспер так и стоял в своей черной маске.

– Черт побери, ложись! Яспер…

Дальше он не расслышал, слова утонули в грохоте трех выстрелов, произведенных из белой тучи. Он успел подумать, что на фоне белизны кровь Яспера кажется краснее, чем он думал, когда она брызнула на него.

В ту же секунду глаза защипало, веки судорожно захлопали и слезы хлынули ручьем – канальцы и слизистые мембраны перестали функционировать.

– Бросайте оружие!

Приглушенные голоса из-под противогазов над головой, в гуще газовой лавины:

– На пол! Лицом вниз! И бросайте оружие!

Лео ослеп. Язык горел, грудная клетка словно вот-вот лопнет, его вырвало, из самого нутра. Кто-то повалил его, закричал, прижал к полу. Кто-то еще связал ему ноги, несколько раз пнул в бок. Еще кто-то схватил за руки. Он не мог дышать, не мог думать, но рука, державшая его, казалась знакомой, большой, со знакомыми мозолями.

Отец все говорил, говорил, нарочно все затягивая, выбивая его из колеи, не оставив ему времени выбежать наружу.

И вдруг все, что не могло случиться, стало реальностью. Он даже мысли об аресте никогда не допускал.

Но теперь арест состоялся.

93

Утро сочельника. Или рассветные сумерки. Или глубокая ночь. Джон Бронкс понятия не имел, который час.

Знал, что на улице темно и весь город еще спит. А сам он, инспектор уголовной полиции, сидел один в своем кабинете, открыв дверь в безмолвный коридор, глядя на заклеенную скотчем картонную коробку. И чувствовал себя не так, как следовало бы. Хотя четырнадцатимесячное расследование – версии, разочарования, розыски, безнадежность, злость, а иной раз и ненависть – пришло к концу. Хотя Старший Брат сидел теперь всего в нескольких сотнях метров отсюда, в КПЗ в другой части полицейского управления, а Солдата отправили в интенсивную терапию Каролинской больницы. Хотя Младший Брат и Водитель обнаружены на съемной квартире в центре Гётеборга, полиция уже там и спецназ готов войти внутрь. И хотя двое из них никогда раньше не фигурировали в расследовании – пожилой мужчина, отправленный в местную упсальскую тюрьму, и женщина в женском отделении крунубергского КПЗ, этажом ниже Старшего Брата.

Хотя теперь он знал, что речь шла о семье.

Три брата. Друг детства. Подружка. И отец.

Целая семья.

Ему бы следовало отпраздновать успех, смеяться, ликовать. Но он не мог. Четырнадцать месяцев – и ничего такого.

Наверно, зря он позвонил ей. Наверно, причина в этом.

Но он думал, так будет правильно.

… Он вышел из полицейского участка Хебю к припаркованной машине, которую полностью занесло снегом. Принес лопату, стоявшую у входа в участок, перекидал занос с проезжей части на тротуар, потом рукавом смел снег с крыши, с окон и капота, соскреб упрямую ледяную корку с ветрового стекла. Медленный обратный путь среди хаоса, вызванного снегопадом. Он добрался до Энчёпинга и оттуда позвонил первый раз. Они давно не разговаривали. Последние несколько месяцев виделись только на совещаниях, в компании других коллег по разные стороны квадратного стола, или мимоходом здоровались, направляясь по коридору в разные стороны. Он набрал номер, но после первого же гудка отключил соединение. Минут через десять – двадцать позвонил еще раз. И отключился, когда она ответила. Проехал еще несколько десятков километров, неподалеку от Якобсберга опять позвонил, она ответила только после четырех гудков, и голос был резкий, а он молча сидел с телефоном в руке.

– Джон, я знаю, это ты.

Бронкс поднес телефон к левой щеке и уху.

– Джон, что ты там делаешь?

Он крепко стиснул телефон.

– Джон, послушай…

– Все закончилось.

– Закончилось? – Голос Санны изменился, стал не таким резким. – Я давно пытаюсь тебе растолковать! Очень рада слышать, хорошо, что ты понял, Джон, я…