Философия свободы. Европа - Исайя Берлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
64
Или, как утверждают некоторые современные теоретики, потому что я сам их придумал или мог придумать, поскольку правила создаются людьми.
65
Решись знать, решись быть мудрым (лат.).
66
На практике даже больше, чем в теории.
67
Tractatus Theologico-Politicus. Chapter 16. P. 137 // Spinoza Benedict de. The Political Works/Ed. A. G. Wernham. Oxford, 1958.
68
Two Treatises of Government, second treatise, § 57.
69
Ibid., §§ 6, 163.
70
De l'esprit des lois. Book II. Chapter 3. P. 205//Oeuvres complètes de Montesquieu /Ed. A. Masson. Paris, 1950–1955. Vol. 1A.
71
Appeal from the Old to the New Whigs (1791). P. 93–94//The Works of the Right Honourable Edmund Burk (World's Classics edition, vol. 5). London, 1907.
72
Мне кажется, последнее слово осталось за Бентамом: «Свобода творить зло, разве это не свобода? Если это не свобода, то тогда что это?… Не говорим ли мы, что свободу надо отобрать у глупцов, у жестокосердых, потому что они ею злоупотребляют? (The Works of Jeremy Bentham // Ed. John Bowring. Edinburgh, 1843. Vol. 1. P. 301). Сравните с этим взгляды якобинцев того же времени, разбираемые Крейном Бринтоном в статье «Political Ideas in the Jacobin Clubs» (Political Science Quarterly. № 43 (1927). P. 249–264, esp. P. 257): «Никто не свободен творить зло. Помешать человеку в этом — значит сделать его свободным». Почти в тех же словах вторят этому английские идеалисты конца следующего столетия.
73
Social Contract Book 1. Chapter 6. P. 361 //Oeuvres completes. Ор. cit. P. 195 above. Note 2. Vol. 3.
74
Ор. cit. P. 16 above. Note 1. Vol. 6. P. 316, line 2.
75
Ор. cit. P. 219 above. Note 3, ibid.: «всякий закон противостоит свободе».
76
Johann Gottlieb Fichte's Sämmtliche Werke/Ed. I. H. Fichte. Berlin, 1845–1846. Vol. 7. P. 576.
77
Ibid. P. 574.
78
Ibid. P. 578.
79
Ibid. P. 576.
80
Ibid. P. 578, 580.
81
«Заставить людей принять правильную форму правительства, силой навязать им ПРАВО — это не только право, но и святая обязанность каждого, кто имеет для этого ум и силу» (Ibid. Vol. 4. P. 436).
82
См.: Plan des travaux scientifiques nécessaires pour réorganiser la société (1822). P. 53//Comte Auguste. Appendice général du système de politique positive (Paris, 1854), published as part of vol. 4 of «Système de politique positive». Paris, 1851–1854/МШ quotes this passage // Auguste Comte and Positivism. P. 301–302 in his Collected Works (ор. cit., p. 19!) above, note 1). Vol. 10. H. H.
83
48 Кант ближе всего подошел к утверждению «негативного» идеала свободы, когда (в одном из своих политических трактатов) сказал, что «величайшая проблема человечества, решать которую его заставляет природа, — это установление гражданского общества, осуществляющего всеобщее распределение прав в соответствии с законом. Только в обществе, обладающем наивысшей свободой…, а также наиболее точным определением и гарантией пределов свободы (каждого индивидуума), чтобы она могла сосуществовать с свободой других, может в случае человечества быть достигнута высочайшая цель природы — развитие всех заложенных в ней возможностей» («Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weibbürgerlicher Absicht» (1784)//Ор. cit. (p. 16 above, note 1). Vol. 8. P. 22, line 6). Если отбросить теологические моменты, эта формулировка на первый взгляд не сильно отличается от ортодоксального либерализма. Однако решающий здесь пункт — это то, каков критерий нахождения «точных определений и гарантий пределов» индивидуальной свободы. Большинство современных либералов, когда они наиболее последовательны, хотят такого положения, при котором как можно больше людей могли бы реализовывать как можно больше своих целей, не взвешивая ценность этих целей как таковых, если только они не задевают устремления других людей. Они желают, чтобы границы между индивидуумами и группами людей прокладывались с единственной целью — предотвратить столкновения между человеческими устремлениями, которые необходимо считать равно конечными, не подлежащими критике целями в себе. Кант и рационалисты его типа не рассматривают все цели как имеющие одинаковую ценность. Для них пределы свободы определяются путем применения правил «разума», который есть нечто гораздо большее, чем просто обобщенность правил как таковых; он — инстанция, создающая цель, единообразную во всех людях и для всех. Во имя разума можно осудить неразумное, так что разнообразные личные цели, к которым устремляются люди под воздействием своего воображения и своих идиосинкразий, допустим, эстетических и других неразумных видов самовыражения, можно, во всяком случае — теоретически, безжалостно подавить, чтобы дать дорогу требованиям разума. Авторитет разума и обязательств, возлагаемых им на людей, отождествляется с индивидуальной свободой, исходя из того, что только «подлинная» натура свободного человека может ставить только разумные цели.
Признаюсь, я никогда не понимал, что означает «разум» в этом контексте, и хочу здесь просто отметить, что априорные посылки этой философской психологии несовместимы ни с какой доктриной, основанной на знании реальных людей и их устремлений.
84
Thomas Rainborow, speaking in Putney in 1647: p. 301 //The Clarke Papers: Selections from the Papers of William Clarke/Ed. СН. Firth. (London), 1891. Vol. 1.
85
Все это, без сомнения, родственно кантовскому учению о человеческой свободе; но это — социализированная и эмпирическая версия, и потому почти противоположно ему. Кантовскому свободному человеку для его внутренней свободы не нужно публичное признание. Если его используют как средство для какой-то внешней цели, это значит, что с ним поступают неправильно, но при этом его «ноуменальный» статус остается неприкосновенным, он полностью свободен и в полном смысле человек, как бы с ним ни обращались. Та же потребность, о которой говорится здесь, целиком зависит от моих отношений с другими — я ничто вне их признания. Я не могу с байроническим презрением, сознавая свое внутреннее превосходство, не замечать их отношения ко мне или удалиться в свой внутренний мир, ибо я в своих собственных глазах — такой, каким меня видят другие. Я отождествляю себя с их точкой зрения; я чувствую себя кем-то или никем в зависимости от своего положения, своей функции в социальном целом. Это самая «гетерономная» ситуация, какую только можно себе представить.
86
Это соображение следует отличать от традиционного подхода некоторых учеников Берка и Гегеля, утверждающих, что, поскольку я — продукт общества и истории, убежать от них невозможно и попытка такая неразумна. Несомненно, я не могу выпрыгнуть из своей шкуры или дышать без воздуха; было бы простой тавтологией сказать, что я — это я и не могу хотеть освобождения от своих существенных характеристик, часть которых социальна. Но отсюда не следует, что все мои качества жестко встроены в меня, неотъемлемы и что я не могу изменить свой статус внутри «социальной сетки» или «космической паутины», которые определяют мою натуру. Если бы это было так, слова «выбор», «решение», «деятельность» не имели бы смысла.
87
жизненного пространства (нем.).
88
Ор. cit. (p. 199 above, note I). P. 219.
89
Ibid. P. 219–220.
90
Ор. cit. (р. 198 above, note 1). P. 170.
91
Ibid. P. 274.
92
Loc. cit. (p. 219 above, note 4); cf. Constant. Ibid. P. 272.
93
В Великобритании такая легальная власть, конечно, конституционно воплощена в абсолютном суверене — «короле в парламенте»; и эту страну делает сравнительно свободной то, что данное теоретически всевластное образование сдерживается обычаем или общественным мнением от всевластия. Ясно, что важен здесь не формальный способ осуществления этих ограничений юридических, моральных или конституционных, — а их практическая эффективность.
94
Кондорсе, из чьего «Эскиза» взяты эти слова (loc. cit.: p. 136 above, note l), говорит, что задача социальной науки — в том, чтобы показать, «какими связями природа соединяет прогресс просвещения с прогрессом свободы, добродетели и уважения к естественным правам человека; как эти идеалы, которые очень хороши, но так часто отделяются друг от друга, что выглядят несовместимыми, должны стать нераздельными, когда просвещение достигнет определенного уровня сразу у большого числа народов». И он продолжает; «Люди все еще сохраняют ошибки своего детства, своей страны и своего века долго после того, как они признали все истины, нужные для их искоренения» (Ibid. P. 9, 10). Ирония в том, что его веру в возможность и необходимость соединения всего хорошего вполне можно отнести к числу так хорошо описанных им ошибок.
