Избранный выжить - Ежи Эйнхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беженец в Швеции
Зилель Сторх
На вокзале в Стокгольме нас встречают два молодых человека, Митек Тауман и Натек Калель. Выясняется, что до того, как заявить о себе в полиции, мы должны встретиться с их шефом. Мы отправляемся на Грев Магнигатан 11, где размещается контора Всемирного Еврейского конгресса, и здесь я впервые встречаю Гилеля Сторха – живую легенду, героя, или, если угодно, ангела-хранителя. Но Сторх меньше всего похож на ангела.
Мы сидим на диване в приемной его кабинета и ждем, пока он нас примет, дверь в кабинет открыта. Сторх – пожилой крепкий человек с круглым лицом и порядочной лысиной. У его стола стоит удобное кресло, но, по-моему, он никогда в нем не сидит. Люди входят и выходят, говорят с ним или ожидают своей очереди – полный хаос, такое ощущение, что мы в трамвае, где внушительный, но невероятно рассеянный кондуктор пытается продать билеты всем одновременно, к тому же во всех направлениях.
Когда кто-то говорит слишком долго, Гилель тут же теряет терпение, но и самого лаконичного посетителя он может с таким же успехом прервать на полуслове. Сам он произносит бесконечно долгие тирады – о том, что кто-то осмелится прервать его, вопрос даже не стоит. Посреди разговора Сторх может вдруг отмахнуться от собеседника и заняться чем-то другим или погрузиться в бесконечный телефонный разговор. Мне он напоминает властного полководца, который наслаждается своей ролью и, как ни странно, внушает доверие, хотя и пытается сражаться сразу на нескольких фронтах – и в результате теряет контроль над всеми.
Но вскоре я убедился, что это совсем не так.
Выбрав подходящий момент, Митек Тауман проскальзывает в его кабинет и напоминает, что мы сидим и ждем. «Сейчас, сейчас», – отмахивается от него Сторх, по-моему, вовсе не имея в виду, что он сейчас же нас примет, – и тут же отсылает Митека еще по какому-то делу. Когда, спустя еще час, Митек еще раз напоминает ему о нас, он вдруг замечает, что мы сидим и ждем – хотя до этого его взгляд несколько раз падал на нашу группу. Должно быть, смотрел на нас – и не видел.
Внезапно он становится другим человеком – перестает замечать царящее вокруг него столпотворение, смахивает в сторону бесчисленные бумаги и просит нас войти. Извиняется, что нам пришлось так долго ждать, жалуется, как много у него дел – впрочем, непохоже, чтобы он был этим очень опечален. Он ведет себя так, как будто бы мы важные и почетные, давно ожидаемые гости. Подзывает пожилую даму – наверное, одну из советниц по каким-то делам, и начинает ни с того ни с сего развлекать нас совершенно не относящимся к делу вопросами. Такое ощущение, что у него нет важнее дела, чем поговорить с нами. Оказывается, мы можем располагать его временем, как угодно – и уже не чувствуем себя жалкими просителями.
Постепенно Сторх переходит к делу. Наш случай довольно сложен. Это не очень хорошо, когда беженцы проникают в Швецию из Дании – вот как, я уже беженец? Он пытается разъяснить нам сложность положения, хотя все равно никто из нас ничего не соображает в его юридических разъяснениях. единственное, что мы понимаем – дело плохо.
Нас охватывает уныние, но он тут же, не переводя дыхания, заявляет, что решал и более сложные вопросы. Все будет хорошо, заверяет Гилель Сторх, вам не надо волноваться.
Не могу сказать, чтобы я очень уж волновался, но только сейчас ко мне пришло понимание, что я уже не польский студент, приехавший ненадолго в чужую страну. Я беженец.
Он обменивается несколькими фразами на смешанном шведско-немецком языке со своей пожилой помощницей. Она выглядит компетентной и собранной, чувствуется, что Сторх ей доверяет. В заключение он кивает, возвращается к нам и продолжает разговор.
Сторх не представился, он понимает, что мы и так знаем, кто он такой. Расспрашивает нас о наших семьях, вот как, у Нины есть брат в Польше? А у меня тоже брат, да еще и родители? А что они делают? А Нинин брат – ага, юрист! Он спрашивает о наших планах на будущее – никто этим раньше не интересовался – и улыбается особенно мягко, когда разговаривает с девушками. Сторх искренне заинтересован, мы для него – важные персоны, и это позволяет нам вдруг, несмотря ни на что, почувствовать себя в безопасности – это чувство останется надолго после того, как мы покинем его кабинет.
Внезапно звонит телефон – это что-то важное. «Минуточку», – говорит он в трубку и приветливо машет нам рукой, давая понять, что визит закончен. В последнюю секунду он успевает еще спросить, не голодны ли мы, и дает распоряжение Митеку накормить нас обедом. После чего возвращается к телефонному разговору. Мы уже в дверях, но он вновь прикрывает трубку ладонью и кричит нам вслед: «Вам нечего волноваться, все будут хорошо!»
И мы покидаем этот странный хаотичный мир. Мир Гилеля Сторха.
Несмотря на чудовищный беспорядок, который создает вокруг себя этот человек, он невероятно деятелен. Все, что он сказал, подтвердилось – наше дело и впрямь оказалось очень трудным, но он решит и его, так же как решил судьбы множества еврейских беженцев, оказавшихся в Швеции, и многих других, никогда здесь не бывавших, никогда его не видевших и даже не слышавших о нем. Потому что этот шумный, на первый взгляд суматошный человек ухитрился создать невероятную сеть контактов на самом высоком уровне в Швеции – да и не только в Швеции, даже в нацистской Германии, и он мог бы завязать такие контакты в любой стране, где бы ему это было необходимо. У него была редкостная способность найти точки соприкосновения с любым влиятельным человеком и заставить его проникнуться важностью дел, за которые он бился жертвенно и самозабвенно. Он защищал своих подопечных, как львица защищает своего раненого детеныша. Он пожертвовал для этого всем своим немалым состоянием, собой самим и своей семейной жизнью.
В Швеции ему помогали прежде всего Таге Эрландер, Улоф Пальме и секретарь кабинета министров Йоста Энгцель, но, если требовалось, он смело добивался аудиенции и у других высокопоставленных персон – все только для того, чтобы помочь преследуемым евреям и еврейским беженцам. Через несколько лет после этого я был свидетелем, когда вдруг посреди заседания правления шведского отделения Всемирного Еврейского конгресса он попросил извинения и
