Нострадамус - Мишель Зевако

Екатерина облокотилась на стол, за которым сидела, подперла лицо ладонями и, уставившись в одну точку, глубоко задумалась. После долгого молчания она спросила:

— А где они теперь, эти четверо?

— Живут в одной таверне на улице Фруамантель. Находясь там, они охраняют своего главаря, готовые умереть за него.

— Что они за люди?

— Беззаботные, бессовестные, не знающие иного бога, кроме Боревера, нищие горемыки, постоянно думающие, где бы им выпить и как бы вдоволь поесть, вполне подходящие для того, чтобы взять их или повесить.

Екатерина снова погрузилась в размышления. Иногда по ее бледным губам скользила улыбка. Иногда она морщила лоб, явно что-то не без усилий подсчитывая. Наконец она подняла голову и сказала:

— Лагард, ты не станешь трогать этих людей. Через два дня ты отправишься к ним и предложишь то, что собирался предложить. Они согласятся. А теперь — иди…

Лагард поклонился и вышел. Екатерина спрятала лицо в ладонях.

— Пусть только мои девушки как следует возьмутся за это дело, — и этому Бореверу конец! А после него — конец Нострадамусу! Потом — Монтгомери! Конец всем, кто знает! А после них — конец королю! И тогда — больше никаких унижений, никакого смирения… Я буду царствовать! И я подготовлю для своего сына достойный его трон…

Она взяла в руки колокольчик и позвонила. Появилась служанка.

— Пришлите ко мне мадемуазель де Л…. мадемуазель де Б…. мадемуазель де М… и мадемуазель д'О…

IV. Летучий эскадрон в действии

В тот день, около пяти часов вечера, они все вчетвером, подобно мирным добропорядочным горожанам, соскучившимся по свежему воздуху и после конца работы не придумавшим ничего лучшего, чем предаться сентиментальным рассуждениям, гуляли по улице Фруамантель. Однако по их плащам, надетым на всякий случай, по угадывавшимся под ними бесконечно длинным боевым шпагам, по починенным на скорую руку сапогам, по лихо закрученным усам, да и по другим, сам не знаю каким признакам, по которым за две версты узнаешь вооруженного телохранителя, всякий сразу бы понял, кто они такие. До чего же им нравилось их нынешнее существование! Они молились лишь об одном: чтобы так продолжалось всегда. Мирта отлично все уладила, и гостеприимство хозяйки «Белой свиньи» в чем-то даже превосходило полученные ею указания.

Они подошли к кабачку, намереваясь предаться обычному в этот час приятнейшему занятию, тому, которое они всегда поджидали с особенным нетерпением: приближался час ужина.

Сейчас, оставив дверь кабачка широко распахнутой, они усядутся за столик около нее. Так можно насыщаться, не прерывая наблюдений за улицей и за домом, правда, для этого приходится чуть-чуть наклониться, зато совесть спокойна. А после ужина, пока трое будут спать, один станет караулить, строго по очереди. За несколько дней схема была хорошо разработана. Примерно с такими мыслями они вошли в низкий зал таверны.

— Эй! — удивился Тринкмаль. — Смотрите-ка: служанки!

Обычно им подавала еду и напитки сама хозяйка, ей помогала девчонка, прислуживавшая на кухне. Они замерли на пороге, изумленные неожиданно выпавшей на их долю удачей.

— Их ровно четыре! — подсчитал Тринкмаль.

— И нас тоже четверо, — проницательно заметил Буракан.

— До чего ж красивые, Святая Мадонна! — восхитился Корподьябль.

— Вот это да! — присвистнул Страпафар.

Они уселись за столик и — не без волнения — напали на еду. Четыре служанки суетились вокруг них, бросая на клиентов ласковые взгляды и приветливо им улыбаясь.

Девушки и впрямь были очень хороши собой. Очаровательно юные, шаловливые и лукавые прелестницы. И сразу было видно: они готовы на все. Они казались пылкими и резвыми, они были похожи на стройных кобылок, в нетерпении пританцовывающих перед военным парадом. Наши четверо телохранителей разинули рты и выпучили глаза, у них потекли слюнки, они пожирали девушек взглядами.

Самое главное: служанки вроде бы уже распределили их между собой. И за каждым ухаживала своя: окружала его тысячью мелких забот, разрезала на кусочки мясо, подливала вино в едва пригубленный кубок, бегала туда-сюда легкими, неслышными шагами, делая все, чтобы ее избраннику было хорошо, и бросая на него нежные и задорные взгляды.

Девушки были не похожи одна на другую: блондинка, брюнетка, шатенка и рыженькая. Блондинка досталась Тринкмалю, брюнетка выбрала Страпафара, рыженькая — Буракана, а шатенка — Корподьябля. После каплуна с молоденькими куропаточками, сопровождавшегося добрым бургундским в изрядных количествах, служанки без всяких церемоний уселись рядом с нашими разбойниками. Когда дело дошло до испанского вина, они позволили приобнять себя за талию. Но едва Буракан попытался поцеловать свою рыженькую, она влепила ему затрещину такой твердой, хотя и очень изящной рукой, что он заплакал от умиления. Тринкмаль призывал на помощь святого Панкратия со всеми его древними добродетелями. Корподьябль напевал сладчайшую серенаду своей родной страны. Страпафар бешено вращал глазами.

Этому вечеру суждено было навечно остаться в памяти четырех висельников, подобно одному из тех снов, по сравнению с которыми действительность кажется лишь бледным отражением потерянного рая.

Но — странное дело! — довольно скоро этих славных парней стали мучить угрызения совести. И Буракан, самый чувствительный из четверки, испустил тяжелый, похожий на рыдание вздох — так мог бы вздохнуть бык, которого ведут на бойню.

— Какой ужас! — неожиданно серьезно сказал он. — Мы — презренные трусы, не достойные этих дам! Мы совсем забыли про свое дело. Теперь монсеньор де Боревер совсем пропал!

Разбойники повесили носы. Они чувствовали себя виноватыми. Забыть, что их поселили здесь только для того, чтобы они приглядывали за Руаялем — их хозяином! их божеством! — так не поступают порядочные дворяне. Об этом сообщил товарищам Тринкмаль, проявляя твердость высокой пробы. В ответ они попытались встать с табуретов, прилагая неимоверные усилия, чтобы преодолеть сопротивление битком набитого брюха и отягощенного вином и раскаянием сознания. Им это не удалось, и они мешками свалились обратно на сиденья: груз оказался слишком велик.

— Ну все, теперь мы обесчещены! — пожаловался Страпафар.

Трое остальных молчаливо подтвердили его вывод, искренне, с глубоким горем кивнув головами. Потом они опустошили свои кубки, которые хорошенькие служанки в ту же секунду поторопились наполнить снова. И одна из них — брюнетка, — облокотившись на стол, улыбнулась так, что они сразу бы почувствовали себя окаянными предателями, если бы уже этого не ощущали.