Нострадамус - Мишель Зевако

И внезапно вся толпа, стоявшая перед опущенным мостом, перед зиявшим за ним отверстием гостеприимно распахнутой двери, вся эта толпа, увидев такое повиновение приказу заранее, до того, как приказ этот был отдан, отступила. И король вместе с ней. Но это длилось недолго. Генрих II пробормотал проклятие и вернулся на прежние позиции.

— Сейчас мы покажем, что в сердце короля не может проникнуть даже страх перед адом!

Он первым ступил на подъемный мост.

— Каин!!! — прогрохотал голос.

Генрих задрожал, как раненое животное. Он снова выругался и быстро продвинулся на два шага вперед.

— КАИН!!! — снова прогремел голос в его ушах.

И сразу же после этого раздались дикие крики, плач, стоны, жалобы, колокольный звон, набат, и все это с невероятной силой взорвалось внутри его, и над всем этим грохотом, над всей этой бурей, перекрывая ее, прозвучали роковые слова:

— Каин, вот брат твой… Войди! Здесь могила твоего брата!

Генрих застонал так громко и так жалобно, что это заставило в беспорядке отступить большую группу лучников, уже двинувшуюся к мосту. Он тоже отступил, точнее, попятился, волосы его встали дыбом, глаза вылезли из орбит, он отступал и отступал, шаг за шагом…

Когда он очутился на мостовой, все внутри его сразу затихло, он смог перевести дыхание и смог даже закричать после этого:

— Господа! Чего вы ждете, почему не идете вперед?

Роншероль и Сент-Андре одинаково решительно двинулись к мосту. Лучники не осмеливались последовать их примеру, они, все еще дрожа, пережидали. Командир ночного дозора подумал: «Зачем мне рисковать, пусть уж они войдут первыми…» Каждый в толпе, которой следовало напасть на замок колдуна, еще помнил жалобный стон короля, еще помнил о том, в каком ужасе Генрих отступил перед какой-то невидимой силой, и каждый, лихорадочно перебирая в памяти слова хоть какой-нибудь молитвы, повторял их. Великий прево и маршал тем временем взялись за руки — точно так же, как на улице Тиссерандери. Они взялись за руки и одновременно ступили на мост.

И сразу же, пошатываясь, остановились: их словно громом поразило. Каждый их нерв затрепетал. Потому что они ясно услышали, как незнакомый голос спросил их:

— Что вы сделали с Мари?

Они почти обезумели, они в ужасе оглядывались по сторонам, не понимая, откуда доносится этот голос. Они забыли, где находятся. Они забыли о короле, о лучниках, о Нострадамусе, о Боревере…

— Ты слышал? — еле ворочая языком, прошептал Роншероль.

— Да, — жалобно выдохнул Сент-Андре.

А голос звучал совсем близко. Он был чистым, слова ясно различимыми. В голосе не было ни печали, ни угрозы. Он был — сама твердость, сама решительность. Он был — сама неизбежность. Они услышали его во второй раз. Голос спросил:

— Что вы сделали с Рено?

Сент-Андре, не оборачиваясь, кинулся назад, на улицу. В мертвой тишине все услышали, как стучат его зубы. Роншероль нелепо взмахивал руками, и все слышали, как он повторял все громче и громче:

— Рено! Рено! РЕНО!!!

Несколько минут на улице Фруамантель царил невероятный ужас. Человек двадцать лучников, не выдержав, бесшумно отодвинулись куда-то назад и, оказавшись на приличном расстоянии, бросились врассыпную, куда глаза глядят.

В этот момент за открытой дверью замка показался свет. К опущенному мосту вышел старичок с факелом в руке, поклонился в знак приветствия и ласково улыбнулся.

— Мессир де Нотрдам, — тоненьким голоском сказал он, — ожидает своих знатных гостей.

— Господи! — прошептал командир ночного дозора. — Пусть даже мне придется войти туда одному, я пойду и посмотрю на твоего хозяина!

И, проверив оружие, смело шагнул на мост. Монтгомери, Ролан и Лагард последовали за ним.

— Идите же все! Все! — повторял Джино. — Час, конечно, поздний, но — такая честь! Все! Все заходите! Мой хозяин ждет вас всех!

Генрих II, Роншероль и Сент-Андре опасливо двинулись вперед. Вот и они уже на мосту… И — ничего! На этот раз они ничего не услышали… С невнятными восклицаниями, выражавшими радость и угрозу, они двинулись дальше.

— Все! Все! — продолжал кричать старичок. — Заходите, господа лучники, заходите!

Лучники прошли в замок. Поместились не все — места не хватило. Но все так же, толпой, незваные гости поднялись по широкой лестнице, над которой сияла льющимся из-за нее ослепительным светом распахнутая двустворчатая дверь. Этот свет словно притягивал к себе. Они вошли и оказались в огромном зале, увидели двенадцать дверей, двенадцать колонн, двенадцать сфинксов. Они вошли — молчаливые, испуганные, недоверчивые, опасающиеся всего и готовые ко всему. Они прижимались друг к другу и, только чувствуя рядом чей-то локоть, хоть немножко успокаивались.

Роншероль опомнился первым и громко произнес:

— Именем короля…

В эту секунду ослепительный свет погас. Стало совсем темно…

В зале находилось с полсотни вооруженных людей, полностью экипированных для атаки. Здесь был король. Маршал. Великий прево. Капитан шотландцев, охранявших Лувр. Командир ночного дозора. Лучники, для которых своя и чужая жизнь не имела никакой ценности. И все они съежились, охваченные ужасом перед Неизвестным. Несколько секунд царила мертвая тишина. Потом прозвучали бешеные проклятия, и командир ночного дозора прокричал:

— Факелы! Пусть зажгут факелы!

Но ни один факел не зажегся. Тем не менее их было вполне достаточно. Но те, кто держал их в руках, тоже кричали: «Пусть зажгут факелы!», совершенно забыв о том, что именно они должны это сделать. Потом крики затихли. Снова воцарилась тишина. Каждый, казалось, затаив дыхание, ждал того момента, когда зажжется свет. Но вдруг прозвучал вопль ужаса. Он вырвался у одного из лучников: тому показалось, что ледяная рука коснулась его лица.

— Что? Что это такое? Ах, только не это, гром небесный! Да зажжет кто-нибудь факелы?

Еще один пронзительный крик. За ним — другой. Третий. И вот уже кричат десять, двадцать человек. Вот уже кричат все. Все лучники вопят от страха. Они пытаются в полной темноте отыскать выход. Но двери куда-то исчезли. Выхода нет. Они толкают друг друга. Мечутся. Крики их становятся похожи на хриплые стоны. Добрая дюжина валяется в обмороке. Другие бросаются на колени, молятся. Молитвы звучат как стенания. И все эти звуки в темноте сливаются в чудовищный вой, вой ужаса. То, что заставляет этих людей выть, как звери, то, что корежит их, искажает их черты, заставляет шевелиться волосы на голове, судорожно сжимать руки, — страх. Но это не страх смерти, это страх перед Неведомым и Невидимым, которое блуждает среди них, которое прикасается к ним. И у всех, у всех — одно и то же ощущение.