Инстинкт и социальное поведение - Абрам Фет

Между тем, радикалы из образованных классов пытались направить рабочих к более конструктивным целям – к политическому действию, что означало в Англии расширение избирательного права. Они устраивали массовые митинги под открытым небом, собиравшие толпы людей из соседних городов. Неурожай 1818 года усилил это движение, все больше страшившее правящие классы и вызывавшее их беспорядочные репрессии. 16 августа 1819 года пятьдесят тысяч человек собралось в Манчестере на Поле св. Петра (St. Peter’s Fields), где должен был выступать известный «демагог» Генри Хант. Чиновники решили его арестовать. Солдаты, пытавшиеся прорваться через толпу, убили 11 человек и ранили сотни людей. Это событие получило ироническое название «Питерлоо», по созвучию с битвой при Ватерлоо, и вызвало негодование всей либеральной и гуманной Англии. Вот знаменитый сонет Шелли, написанный в том же году:

An old, mad, blind, despised, and dying king, –

Princes, the dregs of their dull race, who flow

Through public scorn, – mud from a muddy spring, –

Rulers who neither see, nor feel, nor know,

But leechlike to their fainting country cling,

Till they drop, blind in blood, without a blow, –

A people starved and stabbed in the untilled field, –

An army, which liberticide and prey

Makes as a two-edged sword to all who wield, –

Golden and sanguine laws which tempt and slay;

Religion Christless, Godless, a book sealed;

A Senate, – Time’s worst statute unrepealed, –

Are graves from which a glorious Phantom may

Burst, to illumine our tempestuous day.[81]

(England in 1819)

В Англии складывалась революционная ситуация. Сами по себе работники физического труда в то время – и много позже – не были способны к политической деятельности, к созданию собственных политических организаций. Крестьянские восстания в Египте и в Китае приводили только к анархии, после чего восстанавливался тот же общественный строй. Успешная революция предполагает взаимодействие, или хотя бы совпадение народного восстания с возмущением образованной оппозиции, способной организовать рабочее движение и, в случае успеха, новую власть. Таковы были голландская революция, американская революция и – увы, недолговечная – февральская революция в России. Если оппозиция оказывается слишком радикальной, революция заходит дальше объективно достижимых целей и терпит поражение: происходит реставрация, сохраняющая некоторые из завоеваний революции, или возникает, в виде реакции на неустойчивость режима, военная или политическая тирания, как это было дважды во Франции, и как это произошло (пока что один раз) в России. За этой бесплодной фазой следует медленное установление нового строя.

Англия избежала революции в девятнадцатом веке, потому что сохранившийся в ней со Средних Веков парламентский строй оказался способным к мирной эволюции. Архаическая избирательная система обеспечивала сохранение власти в руках феодальной аристократии, но давно уже не удовлетворяла формировавшийся «средний класс», состоявший из мелких и средних предпринимателей и торговцев, зажиточных фермеров, низшего духовенства и людей «свободных профессий» (учителей, врачей, инженеров, юристов и т.д.). Все эти люди, которых на континенте причисляли к «буржуазии», и для которых в английском языке до сих пор нет подходящего слова, чувствовали себя бесправными и требовали избирательной реформы. Под влиянием этой буржуазной оппозиции рабочие тоже начали требовать избирательного права, надеясь парламентским путем улучшить свое положение. Таким образом, в Англии сложилась сильная внепарламентская оппозиция, с которой пришлось уже считаться господствующей олигархии.

Другой формой внепарламентской деятельности были тайные рабочие союзы, возникавшие вопреки «Закону о комбинациях». Сначала рабочие устраивали небольшие организации – «союзы друзей», с номинальной целью взаимопомощи или страхования, но в действительности обходившие запреты и игравшие роль первых профсоюзов. В некоторых местах такие группы сливались. В Шотландии тайная ассоциация ткачей в Глазго уже в 1812 году смогла организовать общую стачку; в 1818 году ассоциация шотландских рудокопов провела всеобщую забастовку. Незаконный характер таких организаций создавал в них обстановку конспирации, с обетами верности и соблюдения тайны, и с актами мщения отступникам. Парламентское расследование пришло к выводу, что конспиративные привычки могут привить рабочему движению насильственный характер и создать революционные настроения. Когда обнаружилось, что в рамках закона нельзя придумать никакого механизма, способного преодолеть упорное стремление рабочих к организации, парламент отменил (в 1824 – 25 годах) «закон о комбинациях». Уже в 1830 году была сделана первая попытка объединить рабочих в общенациональный союз. Несмотря на оставшиеся юридические помехи, профсоюзы постепенно превратились в необходимую «обратную связь», препятствующую произволу предпринимателей и обеспечивающую устойчивость социальной системы. Таким образом, Англию спасли от революции не столько либеральные реформаторы, сколько английские рабочие, без сознательного нажима которых олигархия не проявила бы спасительной для себя гибкости. Вспомним слова Платона, что каждый город содержит в себе два города – город богатых и город бедных! Такие же ощущения стали испытывать самые чуткие люди английского правящего класса. Консерватор Дизраэли высказал мысль, что крупная промышленность разделила англичан на две различные нации. И одновременно, независимо от него к тому же выводу пришел социалист Энгельс.

И все же, английский правящий класс пошел на серьезные уступки только после французской революции 1830 года, когда стало ясно, что общее недовольство политической системой соединило буржуазных либералов с нарастающим рабочим движением. Парламентская реформа 1832 года имела целью разделить эти две силы: она расширила избирательное право буржуазии, но не дала его рабочим. Это предотвратило назревшую революцию, но положило начало развитию нового общества – того, в котором мы живем.

4. Капитализм во Франции

Если Англия в девятнадцатом веке избежала революций, то Франция, напротив, стала классической страной революций; и если Англия была родиной капитализма, то родиной социализма надо, несомненно, признать Францию. История этих стран, как мы уже видели, сложилась различно, и это различие можно выразить коротко: во Франции было очень мало свободы. На это можно возразить, что французская мысль была самой свободной в мире, что именно французы доводили до логического завершения все новые идеи, где бы они ни родились. Но в Англии свобода личности была обеспечена законом habeas corpus – с конца семнадцатого века, и все попытки нарушить этот закон сталкивались с непобедимым свободолюбием англичан; и так же давно в Англии исчезла цензура. Во Франции же все вольности светского общения и нелегальных публикаций зависели от благоволения или снисходительности правящих лиц, и любое нарушение неписаных правил могло вызвать lettre de cachet -- королевский приказ о заключении в Бастилию или другое укромное место, где человек мог быть попросту забыт.

Для менее важных случаев во Франции была централизованная полицейская власть, от которой могло защитить только заступничество важных господ. Свобода, которой мог пользоваться француз, была такой же привилегией, как и все другие: во Франции не было прав.

Несомненно, отсутствие свободы печати своеобразно влияло на французское мышление: оно становилось более абстрактным и «теоретическим». Это и был тот «классический дух» (esprit classique), который Ипполит Тэн ставил в упрек своим соотечественникам, принимая его за коренную черту французского интеллекта.

Выше были уже рассмотрены исторические причины сложившихся различий, и Французская Революция (революция с большой буквы, начавшаяся в 1789 году) лишь отчасти изменила такое положение вещей. В 1800 году граждане Франции были формально «равны перед законом», но читатели французских романов знают, как мало могли пользоваться этим равенством Жан Вальжан или Эдмон Дантес. Крупная буржуазия отвоевала себе место в государстве, но городской и сельской бедноте, особенно наемным рабочим, революция не дала ничего – не дала даже какого-либо облегчения их вечной нищеты. Как только «третье сословие» – буржуазия – получила влияние в Национальном Собрании, она позаботилась надеть узду на тех, кого стали называть «четвертым сословием», и которых Гюго впоследствии назвал misérables:[82] был издан закон 1791 года, запрещавший любые рабочие ассоциации. Это достижение революции сохранилось почти до конца девятнадцатого века: его не тронула ни одна из менявшихся властей – ни военная бюрократия Наполеона, ни реставрированная монархия Бурбонов, ни буржуазные монархии Луи-Филиппа и Наполеона III – пока восстановленной республике не пришлось его отменить.