Принц и пилигрим - Мэри Стюарт

А мое видение приняло форму, знакомую каждому: то был древний рассказ о сошествии в Потусторонний мир, откуда мало кому случается вернуться назад.

— …а на драгоценной столешнице расставлены были шахматные фигуры, к столу же придвинуто глубокое кресло с подлокотниками в виде львиных голов — для короля, и маленькая серебряная скамеечка на голубиных лапках — для дамы. И я понял, что нахожусь во дворце Ллуда, где спрятан священный сосуд и где прежде хранился меч, ныне висящий на стене у Артура в Камелоте. И слышно было, как вверху, над вершинами полых холмов, неслась по небу Дикая охота — это рыцари Потустороннего мира гнали свою жертву и, изловив, уносили глубоко-глубоко под алмазные своды, откуда нет возврата. И тогда я подумал было, что, быть может, бог уведомляет меня о гибели королевы, но тут видение мое изменилось…

Справа вверху было узкое окно. Сквозь него виднелось небо в тучах и верхушки яблоневого сада. Набрякшие молодые почки белели в грифельном небе, тополя тянулись ввысь, как бледные пики. Но нынче утром в воздухе почувствовалось обещание перемен; я ощущал его и теперь; и, не сводя глаз с синей тучи, я продолжал свое неспешное повествование:

— Вот я очутился в более древних чертогах, в подземелье еще более глубоком. То был Нижний мир, и в нем восседал его темный властелин, который древнее самого Ллуда, а подле него сидела бледнолицая молодая королева, отторгнутая от зеленых лугов Энны и перенесенная из теплого мира туда, в глубину, дабы стать царицей преисподней: Персефона, дочь Деметры, матери всего, что произрастает на лице земли…

Синяя туча медленно-медленно сдвигалась. Я видел, как тень ее, точно покрывало, сползает с яблоневых ветвей. Залетный ветерок тронул верхушки тополей, будто часовые обступивших сад.

Про Персефону слыхали не все, поэтому я рассказал о ней — к удовлетворению старой королевы, которая, как все приверженцы древнего материнского культа, не могла не ощущать холодной угрозы наступающих перемен даже здесь, у себя, в этой твердыне прошлого. В каком-то месте Мельвас хотел было прервать меня вопросом, но она повелительным жестом остановила его и, подчиняясь, быть может, смутному чувству, но не рассудку, взяла за руку Гвиневеру и привлекла к себе. Но я не смотрел ни на темного Мельваса, ни на бледную, недоумевающую Гвиневеру, а поглядывал искоса в окно, пересказывая древнюю повесть о похищении Персефоны Аидом и о том, как мучительно долго искала свою дочь богиня-мать Деметра, а земля, лишенная весенней растительности, тем временем томилась во тьме и холоде.

На тополя за окном упал утренний луч, и они вдруг расцвели золотом.

— И когда видение мое померкло, я понял, что оно означало. Наша королева, наша юная красавица королева жива и невредима под защитой Богини и только ждет, чтобы ее отвезли домой. А с ее возвращением к нам придет наконец весна, перестанут лить холодные дожди, и земля снова подарит нам щедрый урожай, ибо меч верховного короля и супружеская любовь королевы принесут нам мир. Таково посетившее меня видение, и я, принц и прорицатель Мерлин, вам его сейчас растолковал. — В заключение я обратился через голову Мельваса прямо к старой королеве: — Посему прошу тебя, госпожа, позволь мне отвезти нашу королеву домой с почестями и весельем.

В этот миг благословенное солнце разорвало тучи и уронило луч к ногам королевы Гвиневеры, и она явилась нашим взорам в бело-золотисто-зеленом столпе солнечного света.

Обратно мы возвращались по солнцу в аромате весенних цветов. Тучи рассеялись, голубые волны озера искрились под золотыми ветвями прибрежных ив. Ранняя ласточка носилась над самой водой, преследуя мошек. Королева Весны, отказавшись от паланкина, ехала рядом со мною на лошади.

Она прервала молчание только однажды и была немногословна:

— Я солгала вам тогда ночью. Ты знал?

— Да.

— Значит, ты все видел? И все понимаешь?

— Многое. Когда я хочу и когда хочет бог, я вижу.

Она просветлела и зарумянилась, словно вдруг вздохнула полной грудью. Раньше я поверил в ее невиновность, теперь я в ней убедился.

— Стало быть, ты тоже рассказал господину моему супругу правду? Сегодня, когда он не приехал за мной сам, я испугалась.

— Тебе нет нужды бояться, ни ныне, ни впредь. Надеюсь, ты больше никогда не усомнишься в его любви. И могу уверить тебя, сестра моя Гвиневера, что, даже если ты не родишь наследника британского престола, твой супруг не удалит тебя от себя. Твое имя будет сопрягаться с его именем, сколько останется он в памяти людей.

— Я постараюсь, — еле слышно произнесла королева.

Показались башни Камелота, и она умолкла, готовясь во всеоружии встретить то, что ей предстояло.

Так были посеяны семена легенды. Потекли золотые недели весны, и я не раз слышал за это время, как люди рассказывали друг другу о похищении королевы и о том, как она томилась пленницей чуть ли не в подземельях Ллуда, откуда ее вызволил Бедуир, первый из рыцарей короля Артура. Жало истины было вырвано — это приключение не содержало бесчестья ни для Артура, ни даже для Гвиневеры. А Бедуиру был приписан первый из его многочисленных подвигов, и, покуда заживали его раны, слава его все росла, так что исцелился он уже героем.

Что же до Мельваса, то, как это нередко, происходит, образ Черного короля, властителя Нижнего мира, постепенно слился в умах людей с образом рыцаря в черных доспехах, обитающего на горе Тор, хотя Гвиневеры темная тень не коснулась совсем.

Что думал Мельвас, никто не ведал. Наверно, он понимал, что Гвиневера рассказала супругу правду. Может быть, ему надоело, что люди смотрят на него как на злодея из легенды; может быть, не под силу стало дольше ждать (вместе со всеми), чтобы король Артур выступил против него первым. Возможно даже, что он так и не оставил надежды когда-нибудь в туманном будущем овладеть королевой.

Во всяком случае, он сам сделал первый шаг и тем развязал Артуру руки. Однажды утром он прискакал в Камелот и, по заведенным правилам, оставив свою вооруженную свиту снаружи, вошел и сел в Кресло жалоб.

Зал совета был сооружен по образцу небольших строений, виденных Артуром в Уэльсе, где он гостил у отца Гвиневеры. А те, в свою очередь, представляли собой увеличенную версию кельтского круглого дома из прутьев, обмазанных глиной. Вот откуда возникло в Камелоте массивное каменное здание круглой формы, построенное на века. Стены его между тесаных каменных столбов были сложены из плоского римского кирпича, доставленного от заброшенных обжигальных печей по соседству. В зал вели широкие двери с золочеными драконами на створках. Внутри пол был красиво выложен изразцами, расходящимися, наподобие паутины, от центра и до стен. Наружный край этой паутины представлял собой, как и в природе, многоугольник, по сторонам которого были установлены невысокие ширмы. Попервоначалу ширмы были затянуты циновками из золотистой соломы, предназначенными препятствовать проникновению холодного ветра, но впоследствии место циновок должны были занять украшенные ярким шитьем полотнища — фрейлины Гвиневеры уже сидели за работой. Перед каждой ширмой вокруг всего зала стояло по креслу с высокой спинкой и со скамеечкой для ног; все кресла, включая Артурово, одной высоты. Здесь, объявил Артур, верховный король будет как равный с равными обсуждать дела со своими пэрами, сюда смогут обращаться все его военачальники. Кресло Артура отличал только висящий над ним белый щит, на котором, быть может, со временем заблестит золотисто-алый дракон. Над другими креслами тоже уже появились гербы Артуровых рыцарей. И только кресло против королевского оставалось ничьим. Оно предназначалось тому, кто являлся в зал совета, прося суда за понесенные обиды. Потому и имя ему было дано — «Кресло жалоб». Но в позднейшие годы я слышал, как его называли «Погибельное сиденье», и сдается мне, новое название оно получило после того, что произошло в тот день.