Белый вепрь - Мэриан Палмер

— Мальчик, конечно, ужасно устал, — рассказывал Филипп. — Говорят, к концу обряда он сделался белым как полотно, но ничего, все выдержал. Эдуард жаловался лишь на то, что врачи не разрешили ему проделать весь путь из Миддлхэма на жеребце.

Все семейство Филиппа собралось на уютной открытой веранде рядом с верхним залом. На стенах были развешаны гобелены, сундук покрыли ковром фламандской работы, в буфете ослепительно сияли серебряные кубки, снизу, из кухни, доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба. Филипп развалился в кресле рядом с полыхавшим огнем камином, рассеянно почесывая собаку за ушами и глядя на раскаленные угли. Пальцы его постоянно нервно двигались, их украшал единственный перстень с печаткой. Даже свой рыцарский ворот Филипп не надел ни разу. В ответ на раздраженные замечания матери он спрашивал с улыбкой, неужели она хочет, чтобы ее сын демонстрировал свое рыцарское достоинство перед форелями в пруду. Алисе эти шутки явно не нравились, поэтому, чтобы как-то задобрить ее, Филипп бормотал что-то похожее на извинения. Но ворот упорно держал в сундуке — до лучших времен, до возвращения в Вестминстер…

Темнело. В углу уютно похрапывал, выпустив из рук молитвенник, капеллан{148}, чадили масляные лампы. Во дворе послышался стук копыт, все встрепенулись — в такой час гостей никто не ждал. Филипп оглянулся, а Хью, натянувший было тетиву, отложил лук в сторону. На лестнице загремели шаги, и через секунду дверь распахнулась настежь. На пороге стоял Фрэнсис. Он резко проговорил:

— Филипп, сколько людей вы можете у себя наскрести? Оружие пусть вас не беспокоит — об этом позаботятся. Сколько — прямо сейчас?

— Сейчас? — Филипп порывисто поднялся с кресла. — Здесь, в Уиллоуфорде, не больше двух дюжин, и еще примерно столько же в Татенхэме, но на это понадобится полдня. А что?..

— Времени нет, берите всех, кто есть, и отправляйтесь в Бэнбери. Остальные подойдут. Бэкингем поднял бунт в Уэльсе.

Все непонимающе смотрели на Фрэнсиса. Никто не верил своим ушам. Фрэнсис прошел в середину комнаты. От усталости он едва держался на ногах, со лба градом катил пот.

— Я, как выехал из Линкольна, — с трудом выговаривая слова, начал он, — три дня с лошади не слезал. Новости мы там и узнали. Король ждет нас в следующий вторник в Ланкастере. Филипп, с ним сейчас только лучники.

Филипп пошел к буфету. Была пятница, поэтому ничего, кроме эля, не нашлось{149}. Филипп наполнил стакан вином и передал его кузену.

— Голодны? — негромко спросил он.

Фрэнсис взял стакан, жадно отхлебнул эль и подошел к окну.

— Тороплюсь. Я назначил сбор на завтра в Бэнбери, и нет буквально ни минуты. Вы едете со мной?

Хью уже направлялся к двери. Сбрасывая ботинки, Филипп бросил ему вслед:

— Ботфорты, плащ, упряжь. Все у меня в комнате. Пошлите кого-нибудь в конюшню. Фрэнсис, вам и вашим людям явно понадобятся свежие лошади. Сколько человек с вами?

— Всего с полдюжины. Остальные уехали в Бэнбери. О Господи, если бы у нас было хоть чуть-чуть побольше времени… — Фрэнсис потер глаза, сделал еще глоток и поставил стакан на стол. — На вашего управляющего можно положиться? Он сразу пошлет за людьми?

Крепко сжав губы, Филипп кивнул. На нем были лишь камзол и рейтузы. Вернулся Хью с шерстяным плащом и ботфортами. Тут же появился и управляющий. Филипп, одеваясь на ходу, коротко объяснил ему, что надо делать. Фрэнсис нервно шагал по комнате, то и дело посматривая в окно, — становилось совсем темно.

Хью тоже поспешно одевался, меняя домашний костюм на облачение оруженосца. Подошел грум, объявил, что лошади готовы.

— С вашего разрешения, мадам. — Филипп повернулся к матери. В углу, так и не сняв сутаны, все еще мирно похрапывал толстяк капеллан, торчавшие седые волоски образовали у него над головой нечто вроде нимба.

Лошади были уже оседланы, слуги укладывали последние мешки. Через несколько минут поместье осталось позади.

По пути Фрэнсис рассказал, что случилось. Пришли сведения о беспорядках на юге, и этим делом было велено заняться Норфолку — едва король выехал из Лондона, как Вудвилы вновь зашевелились.

— Вроде бы все началось с Суррея и Кента. Там кашу заварил Фогге — помните его? Это родич Риверса, которого король назначил верховным судьей графства. Его Величество хотел показать, что дорожит каждым. И вот благодарность. Затем мы узнали, что жена Стэнли что-то затевает в Лондоне. Она отправилась к Елизавете Вудвил и ее дочерям. Стало известно также, что о принце в Тауэре все забыли — каша заваривается не ради сына Елизаветы, а ради Генри Тюдора. Думаю, этот гнусный тип Бофор не жалел сил, уговаривая королеву пообещать ему в жены одну из своих дочерей — чтобы придать вес своим притязаниям. Говорят, герцог Бретонский дал ему людей и суда. Ждут только погоды.

— А как сам Стэнли? — перебил кузена Филипп. Это было самое главное. Фрэнсис язвительно усмехнулся:

— Крутится вокруг короля, ужасно обеспокоен деятельностью своей жены в Лондоне! Слава Богу, король держит эту хитрую лису подле себя. Стэнли, позволю себе предположить, больше всего на свете хотел бы сделаться приемным отцом короля, если бы был уверен, что у Тюдора есть хоть какие-то шансы{150}. Ладно. Король разослал в разные концы курьеров, в частности, велел Бэкингему присоединиться к нему для подавления бунта. На следующий день стало известно, что Бэкингем стал на сторону бунтовщиков.

Наступило молчание. Мимо, в дымке, проплывали деревья, поля, ручьи. Сгущался туман. Всадники перешли с галопа на медленную рысь. Филипп задумчиво произнес:

— Но ведь в это невозможно поверить. Кого еще осыпали такими милостями…

— Да разве и впрямь невозможно? — сердито проворчал Фрэнсис. — Эх, какими же мы оказались простаками, Филипп. Кто, как не Гарри Стаффорд, — ближайший кровный родственник короля? Да никто о Тюдоре и не думает, Ланкастеры просто прикрываются его именем. Шакальи фокусы, шакалья хитрость — а ведь у него под боком в Бреконе не было даже этого змея епископа, чтобы заварить такую бучу. Предатели, как Кларенс, — ну вот пусть теперь и поджариваются на такой же сковороде… В свое время прошел слух, что Бэкингем желал помолвки своей дочери с сыном короля, но король не пошел на это. Теперь, наверное, снова лелеет эту мечту.

Верхушку холма осветила луна. Перед ними выросли стены Эбингдона{151}, над которыми, прорезая сгустившиеся сумерки, покачивались фонари.

— А как король? — понизив голос, спросил Филипп.

— Мне кажется, у него разбито сердце, — повернувшись к кузену, ответил Фрэнсис.