Кандалы - Скиталец

Собрание кончилось бодрым, волнующим пением.

Чуть не всю ночь шла запись на получение оружия. Записалось до трехсот человек. Для небольшой деревни это было много. Оружие заранее привезли из укромного, тайного места в деревню и раздавали в Народном доме. Деревня вооружилась. Этой же ночью Лаврентий и Солдатов выехали в город.

Погром сельской интеллигенции дал его вдохновителям отрицательные результаты: в Кандалах, как и в городе, организовалась боевая дружина, выгнавшая «черносотенцев» вон из села и с боем долго гнавшая их за селом при общем сочувствии населения, политические взгляды которого сильно изменились.

На похороны учительницы Александры Михайловны, скончавшейся в городской больнице, была послана депутация от села Кандалов, возложившая венок на ее могилу, а в газете под известным псевдонимом, за которым скрывался Клим Бушуев, была напечатана пламенная статья, посвященная ее памяти.

Депутация «трезвенников» с участием Лаврентия посетила Вукола Буслаева, все еще лежавшего в городской больнице, выразила ему сочувствие и извинение от имени всего населения Кандалов и просила по выздоровлении вновь занять временно оставленный пост.

Начальство не сомневалось, что руководителями крестьянского движения в приволжских селах и деревнях были местные сельские интеллигенты. Первым был изъят из деревни ссыльный писатель Клим Бушуев.

По распоряжению жандармского управления он получил разрешение вернуться на жительство в город.

К поезду, с которым отправлялся Клим, собралась большая толпа местных крестьян. На проводы пришли даже те наблюдатели, которым до этого приказано было сторожить ссыльного. Они и теперь с неизменным благожелательством дружелюбно разговаривали со своим бывшим поднадзорным. Когда вся толпа прихлынула к подошедшему поезду, а Клим, улыбаясь, уже стоял на площадке вагона, — ямщик Степан Романев — головой выше всех — неожиданно для себя зычным голосом сказал:

— Щасливой пути тебе, Клим Иваныч! Как они ни кричи, как ни рычи, а быть Пахому такому!

— Га-га-га! — сочувственно поддержали оратора провожавшие.

— Котора рука крест кладет, та и нож точит! — продолжал Степан. — А твое слово — слово, тяжельше золота весит, пуще ножа режет. За правое дело стой смело, милай, а уж мы те поддержим, мы те не выдадим! пуще нашего разгромил ты погромщиков!.. куды река поплыла, там и русло будет!

Поезд медленно тронулся, но оратор успел закруглить свою речь:

— Поклон Вуколу Елизарычу передай ото всех нас!.. Долой самодерж…

Громогласное «ура» заглушило его последние слова.

Вечером, когда в городе уже горели огни, Бушуев приехал с вокзала на свою прежнюю квартиру, где снимал комнату, в которой оставил на попеченье хозяйки большой шкаф с книгами — единственным своим имуществом. Клим изредка приезжал «на обыденку» в город — проведать свою библиотеку. В запертом шкафу книги оказались в целости.

В комнате все было прибрано, все в порядке: кровать, письменный стол, книги, поблескивающие сквозь стеклянные дверцы золотым тиснением переплетов. Клим любил свое одиночество: в поздние часы, когда все в доме и городе спало, когда с улицы не доносилось ни единого звука и только в ночную тишину падали протяжные вздохи церковного колокола, отбивавшего часы, Клим вынимал из шкафа любимых поэтов и философов. Комната наполнялась милыми призраками. В их обществе он чувствовал себя свободным и смелым. Стоило припасть к роднику их творчества, к обилию и богатству их чувств и мыслей, как в нем закипали его собственные мысли и чувства, вставали яркие образы. Из-под пера этого замкнутого, несловоохотливого человека, на людях такого незначительного и робкого, лились смелые, гордые мысли, рождались пламенные, сильные слова. Он перечитывал Гейне, Байрона, Лермонтова, Гоголя, Достоевского и других великих страдальцев пера, рукой которых, несомненно, водил дух гордости и великого гнева. Климу казалось, что и он спутник этого вечно бунтующего духа.

Вспомнился литературно-вокальный вечер в Петербурге, успех стихов, овации исступленной многотысячной толпы, перешедшие в скандал и закончившиеся полицейским протоколом. Стихи были брошены тогда в толпу, как искры в порох, даже в судьях возбудив тайное сочувствие: в результате суда Кирилл и «граф» отсидели всего только две недели под арестом, а об исчезнувшем авторе стихов словно позабыли. Впрочем, отчасти в связи с этим он был отправлен в Кандалы по секретной телеграмме из Петербурга.

Вспоминалась многолетняя работа над романом, оставшимся у Ильина и через долгое время возвращенным по адресу Кирилла, когда Клим оказался в деревне. Ильин хвалил роман: «Вы знаете, — писал он, — что „Мертвые души“ Гоголя были навеяны „Пиквикским клубом“ Диккенса? Эти два великие произведения дополняли друг друга. Ваше дополняет „Мертвые души“: уступая им по силе изображения, оно, возможно, по своему значению будет поставлено в одном ряду с ними. Вашу рукопись читали и обсуждали на закрытом собрании писателей и журналистов. Все признали, что вы пишете виртуозно… Я человек увлекающийся, могу что-нибудь преувеличить, но когда мне говорят о виртуозности, — тут уж и для меня не остается сомнений!»

Ильин просил роман для своего журнала: певец не напрасно оставил сцену для литературы. Повезло обоим неудачникам: журнал привлек небывалую подписку, а первое большое произведение Бушуева было принято к напечатанию в новом журнале. Ильин возвратил рукопись для окончательной отделки по его указаниям, сделанным на полях ее. Клим с жаром отдался этой сладкой работе. Он вынул объемистую рукопись. Перо его долго бегало по бумаге, пока на колокольне не пробило четыре.

В это время в прихожей задребезжал звонок, длительный и громкий. Клим вздрогнул и машинально сунул рукопись за спущенную гардину на подоконник.

— Телеграмма…

Клим вышел в прихожую: там уже входили люди в полицейской и жандармской форме:

— Обыск!

— Вы? опять? — тихо, но с внутренней силой спросил он.

— Да, мы! — любезно ответил жандармский подполковник, делая ему под козырек. — И не опять, а в первый раз к вам в этом городе. Извините за беспокойство, но — служба…

Клим распахнул двери, пропуская «гостей».

Вслед за начальником вошли и стали у порога двое: простой жандарм с большой рыжей бородой и человек в штатском с наголо остриженной головой, с торчащими врозь ушами. В прихожей остались двое полицейских.

— Хорошая комната! — сказал, озираясь, подполковник. — Вы, кажется, не спали?

— Да, работал.

— Знаю! Имел удовольствие читать вас и даже списывал кое-что для себя, на память! Вы не думайте, ведь и мы понимаем, ценим таланты!.. Жаль, конечно, что вы примыкаете к революционерам: откровенно говоря, на что вы все рассчитываете? Неужели можно верить в победу над этой силищей, на которую опирается самодержавие? Да ведь вас раздавят! Вы меня извините, такой частный разговор не входит в мои полномочия, но вы популярны здесь, интересно поговорить с писателем! Имейте в виду, что не всегда же я был жандармом!.. Я говорю сейчас просто как офицер русской армии!.. Служил в кирасирах, вел широкий образ жизни, но — проигрался в карты… И пришлось перейти в жандармерию на удвоенный оклад, чтобы погасить долг чести… а так — верьте честному слову офицера — к политическим мы относимся очень корректно, мы понимаем… борьба — так она борьба и есть… Всякий по-своему прав!..

Клим внимательно рассматривал бывшего кирасира: он был среднего роста и возраста, хорошо сложен, недурен собой, носил небольшие усы. Когда говорил — казался безразлично-добродушным, благовоспитанным человеком, но что-то сквозило в этом лице неприятное, чего Клим никак не мог определить: на какого-то мелкого зверька похож! И вдруг вспомнил — на крысу! Эту противную породу днем никто не видит, она появляется только ночью. «Он, конечно, как человек — дрянцо, — подумал Клим, — а к своему ремеслу равнодушен!»

— Вы как будто обнюхиваете меня! — полушутя возразил Клим. — Ну, так я вам прямо скажу: революцией как профессией — не занимаюсь, моя профессия другая, я — писатель!..

— Да, но знаете ли… дух… — И офицер, смеясь, покрутил пальцами в воздухе. — Не буду вас утомлять отвлеченными разговорами, пора приступить к делу.

Он опять обвел глазами комнату, человек с оттопыренными ушами рассматривал заглавия сквозь стеклянные дверцы книжного шкафа.

— Однако сколько у вас книг! Нам, главным образом, нужно просмотреть ваши рукописи и переписку. Впрочем, позвольте предъявить вам ордер! — Подполковник пощупал боковой карман своей голубой тужурки, ловко облегавшей его мускулистое тело. — Черт возьми, оставил в шинели! А папиросы забыл в карете… я сейчас! — Он повернулся и направился в прихожую, но, остановясь, сказал человеку в штатском: — Мандрыгин! Спустись вниз, там в каретном кармане остался портсигар!