Кандалы - Скиталец

Рукопись так и не возвратили. От Ильина пришла телеграмма: «Высылайте рукопись». Клим впал в мрачное отчаяние. Если бы жандармы задались целью парализовать его литературную деятельность — они не могли бы придумать более верного средства, чем то, которое применили к болезненно-впечатлительному, мнительному художнику, пылкая фантазия которого в этом отношении являлась его недостатком. Он почти ничего не давал в газету. Ему казалось, что жандармское управление ведет с ним какую-то игру в молчанку и явно уклоняется от объяснений. Вдруг недели через две, днем, опять нагрянули с обыском в новом составе. По окончании обыска Клима препроводили в тюрьму.

Тюрьма была новая, недавно построенная по австрийскому образцу, в три этажа, с глухими железными воротами и обширным асфальтированным двором. Арестованного привезли двое полицейских в карете с двумя завешенными оконцами. Когда она остановилась и все высадились — его ввели в калитку ворот на тюремный двор.

Страшная картина предстала его глазам: весь асфальт двора почти сплошь был залит кровью. Вход в тюрьму виднелся около ворот, но как раз в этом месте асфальт понижался и кровь стекала в это низкое место. Чтобы пройти к дверям тюрьмы, через лужу крови было положено узенькой дорожкой несколько досок: тюремщики, идя гуськом, повели арестованного по этим доскам.

У Клима закружилась голова, в глазах потемнело и слабость разлилась по всему телу. Очнулся в комнате, похожей на приемную, сидя на деревянном жестком диване. Ему дали стакан холодной воды. Полицейских уже не было. Около него стояли люди в красивой тюремной форме с какими-то вензелями на плечах вроде эполет.

— Успокойтесь! — говорили ему, — все это вас не касается и вам не угрожает! Вы должны сдать нам деньги, часы; перочинный нож, если он есть, тоже оставьте. В счет ваших денег ежедневно можете заказывать те покупки, на которые имеется разрешение.

Клим плохо слушал: он был разбит и давно болен.

Тюремный надзиратель с большим ключом в руке пригласил его за собой.

Они вышли в большой широкий коридор, из которого поднималась железная лестница во второй этаж, оттуда виднелась такая же лестница в третий. Пол коридора был железный. С обеих сторон виднелись узкие и низкие двери с круглым закрывающимся снаружи «глазком». Тюрьма казалась огромным кораблем, готовым к отплытию. Клима заперли в маленькой, но высокой комнате с продолговатым узким окошечком за железной решеткой. В окно виден был, как осколок стекла, клочок синего вечереющего неба. По покатому внутрь подоконнику можно было судить об аршинной толщине каменных стен. К стене примыкала подъемная железная койка с железным же столиком около нее. В углу — параша. На столике лежала книга и сухое перо. Стояла чернильница с высохшими чернилами. Клим раскрыл книгу: это были рассказы Эдгара По.

Арестованный сел на табурет и прислушался: в ушах звенела абсолютная, могильная тишина. Клим понял дьявольскую идею «культурной» тюрьмы: он был замурован в каменный мешок. Ни зрительных, ни слуховых впечатлений ниоткуда не проникало в эту каменную могилу. Понял и коварную приманку — страшную книгу. Хотели создать настроение ужаса, подавленности, повлиять на психику.

Вдруг ему вспомнился асфальтовый двор, залитый кровью. Ощущение обреченности, тошнота и головокружение заставили лечь на жесткую койку. Он закрыл глаза и тотчас же поплыл по океанским волнам на страшном, черно-железном корабле без руля. По телу пробежал острый озноб. Казалось, черная тень, нагнувшись над ним, что-то влила ему в грудь и огневая отрава разлилась по жилам.

Очнулся он от тихого шепота двух голосов.

Клим открыл глаза. У его изголовья стоял начальник тюрьмы и человек в белом халате. Последний взял его за кисть исхудалой руки и сделал знак, чтобы он молчал.

Клим оживился, пытаясь сесть на постель:

— Вы доктор?

— Лежите! Как себя чувствуете?

— Я чувствую огромный прилив сил! — заговорил Клим. — В первую очередь прочитал Эдгара По!.. Мне хочется читать и самому писать, но у меня отобрали мою библиотеку, а в чернильнице нет чернил! Распорядитесь, пожалуйста, чтобы возвратили мои книги и привезли сюда! Здесь у меня много свободного времени! А в чернильницу, если у вас нет чернил, налейте крови, ведь ее так много на дворе! Я сам видел! Буду восстановлять мою пропавшую рукопись! Жандармы не отдают мне ее, а сами попрятались! Редактор журнала требует рукопись, ее нет у меня, пропала! Говорят, что я написал гениальную книгу, равную «Пиквикскому клубу» и «Мертвым душам»! Но она страшнее «Мертвых душ» и рассказов По!.. Не качайте головами, думая, что у меня бред, или мания величия, что я сошел с ума! Нет! Я не сошел с ума, хотя здесь и с ума сойти можно, если вы не дадите мне бумаги, чернил или хотя бы флакон ненужной вам крови! По вашим глазам я вижу, что вы уже считаете меня за безумца, вообразившего себя гением! Но я, может быть, действительно гений! Пять лет вынашивал книгу и еще пять писал ее! Она уже признана гениальной, ее читали в Петербурге на собрании писателей! Вы можете справиться у бывшего артиста Мариинского театра Ильина, который теперь издает «Новый журнал». Он подтвердит мои слова! Наконец, спросите подполковника Бетипаж, который унес рукопись и, наверное, прочел ее! Спросите хотя бы его мнение и тогда убедитесь, что я не брежу и говорю вам сущую правду! Моя рукопись еще до напечатания признана великой! Тотчас по напечатании мое имя будет известно всей России, прогремит по всему миру! За что же вы арестовали меня и, как зверя в клетке, держите в этой могиле? Если я должен здесь сойти с ума без людей, то дайте мне, пожалуйста, мои книги, возвратите рукопись, а если она пропала, — то заклинаю вас — дайте бумаги и крови! Я привык к умственному труду!.. Если же вы находите нужным мучить меня неизвестностью, если ужасными кошмарами молчания будете толкать меня в колодезь уныния, где жандармские крысы выгрызут мои внутренности, а вы — дирекция китайского «Сада пыток» — будете продолжать это издевательство — то, клянусь, я действительно сойду с ума и моими стихами взорву пороховой погреб тюрьмы народов! Людей, людей мне дайте!

Клим в страшном возбуждении сбросил одеяло, сел и сжал худыми ладонями свою голову о длинными волосами.

— Ну, вот и забыл! — горестно вскричал он. — Мозг мой горит! Голова готова разорваться! Страшный наплыв мыслей, и вот — забыл самое главное, что хотел сказать! Но вы же знаете, вы только притворяетесь… Подскажите же мне, подскажите!

— Успокойтесь, ложитесь в постель и ждите! — авторитетно сказал человек в халате. — Все будет сделано, вы все получите, что вам полагается получить — только нужно лежать спокойно и не волноваться!

Клим послушно лег, не спуская с посетителей страдальческих глаз.

Они повернули к двери.

— Тиф, конечно! — вполголоса сказал доктор, — и кроме того, острое нервное расстройство!

Они остановились у порога, похожие на двух зловещих птиц, о чем-то очень тихо поговорили.

Едва захлопнулась дверь, как Клим — в одном белье — соскочил с постели, шатаясь, подбежал к двери и, ударяя в нее ногами и кулаками, закричал:

— Воротитесь! вернитесь! вспомнил!

Он прислушался. Мертвая тишина была ему ответом.

— Ушли!

Клим снова застучал кулаками в двери:

— Подождите! вот что я вспомнил: «Есть на земле великий дурак! Друзей он принимает за врагов, а врагов за друзей! Грудь его полна страданий, корабль без руля и сердце без надежды. На голове его дурацкий колпак с церковными колоколами вместо бубенчиков! И когда его страдания становятся особенно невыносимыми, он трясет головой, чтобы звоном колоколов оглушить себя! Но придет время — он так придавит мизинцем ваши умные головки, что мозг ваш брызнет до звезд!»

Он засмеялся и вдруг умолк. В стеклянный глазок двери на него смотрел чей-то живой, внимательный, наблюдающий глаз.

Клим отпрянул назад и, словно поняв что-то страшное, вдруг грянулся навзничь на холодный каменный пол.

На площади между старым Займищем и бывшею «Детской барщиной» около школы была устроена трибуна с колоколом на столбе, напоминавшем древнее вече.

Под тревожный звон этого колокола все Займище сбежалось на площадь: ни в школе, ни в сборной избе, ни в Народном доме огромная толпа не вместилась бы.

На трибуну, одетый по-праздничному — в красной рубахе, в суконной поддевке, подпоясанный красным кушаком, с открытой головой, с волосами в кружало, — поднялся Лаврентий.

Вокруг него тесными, густыми рядами стояла вооруженная боевая дружина из здоровых молодых парней с винтовками на плечах, все были одеты, как Лаврентий — празднично и молодцевато, с шапками набекрень. Уездный телефон, устроенный на земские средства помещиками для их удобств, — приспособили для сношений с городом: там, в земской управе дежурил у телефона надежный человек, фельдшер Солдатов. На другом конце телефонного провода в конторе кандалинской больницы находилась жена Солдатова Антонина. У околицы была поставлена вооруженная стража, остановившая подъехавшую бричку, в которой сидели земский начальник и старшина; их пропустили.