Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

Тогда это слово было в ходу.

– Не знаю, кто они такие, но знаю, что люди они очень хорошие! – ответил я.

На что собеседник посоветовал мне:

– Вот если бы ты сам пришел завтра в наш сектор, то это было бы очень кстати! Из Сари-Хосора приехал таджик, ищет себе помощника на Пештову…

Я потерял дар речи:

– Да это же моя любимая станция, о которой я только могу мечтать! – вырвалось у меня. – Еще когда я жил в Богизогоне, этот парень показывал мне Пештовинское ущелье. Мне там очень понравилось…

– Тогда приходи завтра! – ответил собеседник и вышел на-остановке.

Понимая, что Богизогон не стал местом спасения для моей души, я устремился всеми помыслами в Пештову, избрав для себя это прекрасное место условием своего непременного спасения: «В таких уединенных и удаленных от всех людей горах не спастись просто невозможно!» – думал я, и мечты и надежды снова волновали мое сердце.

Наутро мы встретились с таджиком. Им оказался тот самый геолог Авлиекул, с которым мы сошлись во время совместной поездки на водопад в верховьях Кызыл-Су. Его жена не смогла жить в горах вдали от семьи, поэтому он приехал искать себе помощника, и нашел меня. Я рассказал, что у меня есть проблема: родители просят, чтобы я чаще навещал их, и мы договорились сменять друг друга, как потребуют обстоятельства.

В этот раз со мной в городе произошел странный случай, который меня сильно напугал. Я ехал в троллейбусе, народу было много, и я стоял, держась рукой за поручень. Чтобы не отвлекаться, я закрыл глаза и настроился на молитву. Хотя глаза были закрыты, я продолжал ясно видеть мелькающие здания, дорогу, прохожих, идущих по тротуару, и всех, кто стоял рядом в троллейбусе. Я в испуге открыл глаза: вид обычных людей и городской улицы успокоил меня, но когда я снова закрыл веки, то ничего не изменилось. Все продолжало оставаться четко видимым и ясным, как с открытыми глазами. Это состояние было настолько необычным, что мне стало не по себе: «Господи, Боже мой! – взмолился я. – Забери у меня это навсегда, потому что я не знаю, что мне с этим делать!» Видение исчезло и больше не повторялось, хотя оставило в душе некоторый страх перед неизвестностью того, что совершается глубоко внутри меня. Во мне началась сильная борьба с нежеланием делить Христа с кем-то еще или иметь посредников между душой и Христом в виде священников, к которым у меня оставалось недоверие. В то же самое время сердце остро ощутило потребность в исповеди и духовном совете, а больше всего – в причащении. Но все это опять пришлось отложить, так как нужно было улетать в горы.

Я снова вижу себя с инженерами и Авлиекулом, сидящими в вертолете, загруженном до предела бочками, ящиками, инструментами, мешками с цементом и баулами с разными вещами. Мы стремительно летим навстречу горам, освещенным ярким утренним светом. По пути мы приземлились на высоком холме с крутым склоном над поселком Больджуан, где разгрузили часть вещей. Но все равно вертолет был еще сильно перегружен и мы взлетели неожиданным способом. Пилот обернулся к нам и приказал всем крепко держаться: вертолет, раскрутив винты, приподнялся над холмом и резко рухнул вниз, в голубую бездну долины Кызыл-Су. Но винты, получив мощный подпор воздуха, обрели подъемную силу и мы полетели в Пештову, которая снова стала моим вторым домом на долгие годы.

Новая жизнь в Пештове несомненно была лучше прежней, когда я жил в Богизогоне. Во-первых, вокруг – совершенное безлюдье. Ближайший кишлак, где жила семья и родители Авлиекула, находился на расстоянии тридцати километров. Во все стороны уходили необозримые, дышащие чистым воздухом и кристальной синевой горные просторы, среди Которых струились прозрачные реки, широкие и привольные. Вдаль уходили ущелья, похожие на сказочные скальные города со своими лесными улицами и переулками. Станцию окружали ореховые леса, тутовые сады со сладкими ягодами размером чуть ли не с большой палец руки, одичавшие черешни, виноград, барбарис, боярышник и облепиховые заросли, густо разросшиеся в пойме реки. Во-вторых, летом у нас всегда на дастархане стояло кислое молоко, которое заквашивала жена моего друга, скромная и тихая женщина, в кладовой всегда было свежее молоко от коровы, пасшейся на лугу. По двору бродили куры, постоянно несшие яйца и оставлявшие их где попало. Моей обязанностью стало по утрам разыскивать их «подарки», которые я находил даже в старых ботинках и галошах. Но главное – у нас была своя лошадь белого цвета, мирная и спокойная, а также свой ослик с норовистым характером.

– Лошадь – ракета, ишак – метеор! – шутил Авлиекул, наблюдая, как я управляюсь с нашими помощниками. – Выбирай сам, кого хочешь!

На лошади и ослике мне доверяли ездить даже в кишлак, а путь туда был не близким. Для меня выделили в большом, недавно построенном блочном доме хорошую комнату с окном на восток: прямо за ним качались ветви старого тутовника. Дальше, на холме, переходившем в красивый, розового цвета, горный кряж, сложенный из мергелей, был тутовый сад. Сам Авлиекул, с женой и малышом, который всегда тянулся ко мне на руки, расположился в другой комнате, рядом с кухней. Третья комната служила мехмонхоной для гостей, аппаратура находилась в четвертой затемненной комнате. Летом геолог жил с семьей на станции, а после сбора орехов и вплоть до схода снега, оставив мне запас картофеля и круп, перебирался