Титус Гроан - Мервин Пик

Глухой удар по столу прямо напротив Графини заставляет ее неторопливо поднять взгляд от скатерти.

Грезы нянюшки Шлакк

… да да да все такое большое чудесное наверное такое ох мое бедное сердце что за прекрасный богатый завтрак только никто не ест и бесценный малыш посреди столовой посуды да благословят небеса его сердечко ведь ни разика не заплакал вкуснота моя крошечная и все вокруг него тоже думают про него ведь это его завтрак драгоценность моя прекрасная вот Нянюшка все расскажет тебе про него когда станешь большим ох бедное мое сердце какая ж я тогда буду старая и как тут холодно хорошо что я завернула его в одеяло под этой сиреневой тканью да-да нельзя же чтоб он расчихался ох нет пусть себе полеживает спокойно хоть я так замерзла да еще его огромная грузная матушка рядом со мной так что мне кажется будто я ничего не значу а верно и не значу я ничего потому что никто в мою сторону даже не глянет никто меня не любит кроме моей бесценной проказницы да и та меня иногда забывает не то что другие те обо мне и вовсе не думают пока не приспичит чтобы я для них чего-нибудь сделала я же за всех все делаю а я ох бедное мое сердце уже не молоденькая сил-то уж нет да и устала я и ведь даже Фуксия вечно забывает как я устала и сейчас вот устала все сижу и сижу в холоду под нашей громадной Графиней а она даже и не взглянула на мальчика такого хорошего навряд ли она когда-нибудь станет любить его как я хорошо вот еще ох мое бедное сердце что Графиня не слышит чего я о ней думаю хотя иногда она по-моему знает про мои нехорошие мысли она ведь такая молчунья а как глянет на меня так я и не знаю что делать да куда бежать и такой себя чувствую маленькой слабенькой вот как сейчас но как же тут холодно я бы лучше позавтракала у себя в комнатке да при огне чем смотреть как на столе остывает столько еды хотя это все для малыша да благословят его небеса а я уж о нем позабочусь пока есть еще сила в моих бедных костях выращу его хорошим мальчиком и Фуксию научу за ним ходить она ведь любит его больше чем прежде вот только баюкать его как я не любит да и ладно еще уронит проказница моя безрукая а ну как ох бедное мое сердце ну как он упадет да убьется ох нет нет никогда не дам я его ей в руки она ведь совсем не понимает какой осторожной нужно быть с малышом вон и не смотрит даже на него на середину стола не больше чем ее мать да и все остальные уставилась на отца непослушница а лицо-то какое мрачное грустное что за причина такая она должна мне все рассказать все-все ничего не тая почему она нынче такая грустная глупенькая девочка у нее и забот-то в ее возрасте нет никаких это у меня вон сколько работы столько всего навалилось на мои старые плечи что ни час то и наваливается а она глупая все печалится и ведь дитя дитем ничегошеньки же не понимает благослови ее небо.

Глухой удар о стол почти напротив Нянюшки заставляет ее испуганно вздрогнуть.

Грезы Сепулькгравия, 76-го графа Горменгаст

… и будет вечная тьма и никаких больше красок свет умрет и шум моего разума потонет в мягком и плотном опереньи которое укроет все мои мысли саваном бесчисленных перьев ибо они так давно так давно обитают в гулкой глотке Башни и будут жить в ней вовек так как совы меня породившие исчезнуть не могут огромные совы средь коих я стану младенцем-учеником и позабуду все и потону в незапамятной мгле далеко-далеко средь теней давнишних Гроанов и сердечная боль моя прекратится и мечтаний и мыслей не станет не останется даже памяти и тогда мои книги отпадут от меня и поэты уйдут ибо я сознаю что великая башня возносится выше моих размышлений дневных и ночных и всечасных и все уйдут все великие авторы что лежат меж захватанных обложек все что дремлют и бродят под обтянутыми пергаменом крышками там где они обитали веками и где больше их нет и вот мое раскаянье закончилось навсегда ибо мечты и желанья ушли я обрел завершенность и все что мне нужно теперь это когти из башни и внезапность и лязг средь оперений и конец и кончина и сладостное забвенье ибо быстро вскипает последний прилив и горло мое напрягается круглея круглея подобно Кремнистой Башне и крючатся пальцы я жаждаю сумрака и пронзаний как уходящая в бархат игла и волненье стихает… стихает… и в исчезновеньи моем все дойдет до конца завершится ибо он уже встал в длинный ряд и уходит вперед долгая мертвая ветвь Гроанов выбросила яркий листок — Титуса который есть плод от плоти моей и не будет конца и серые камни так и останутся стоять навсегда и высокие башни по которым стекают сплетаясь токи дождя и законы народа моего пребудут вовек покамест мой призрак будет парить среди сумрачных жителей башни и ток моей крови замрет навсегда и с ним лихорадка хождения но кто они эти и те такие далекие такие огромные удаленные и огромные Фуксия сумрачная дочь моя принеси мне веток и мышь полевую из просторов сереющих пастбищ…

Там и сям

Помыслы Свелтера намертво заклинило на гибели Флэя от его, Свелтера, руки. Он практиковался в искусстве беззвучного, крадущегося продвижения до тех пор, пока и сам уже не перестал различать тихого, словно дыхание, звука собственных шагов — на то, чтобы его приглушить, у Свелтера ушли две последних недели. Теперь он крадется по земле так же бесшумно, как облако по сумеречному небу. Двуручный секач заострен до того, что поет комариным голосом, когда Свелтер подносит его к своему грибовидному уху. Сегодняшней ночью он оставит розоватую вафельку на верхней ступеньке лестницы, всего в двадцати футах от ступней своего костлявого ворога. Ночь будет темная. Он вслушивается в бренчанье дождя и глаза его обращаются к озерцу на холодном полу, в дали трапезной залы. Он смотрит на лужу, не видя выцветшего отражения облезлых херувимов, застывших сотнею футов выше отливающей серой сталью воды. Взгляд его ни на чем не сосредоточен. То, чего он так долго ждал, будет сделано завтрашней ночью. Завтрашней ночью. Похожий на морковку язык протискивается между губ Свелтера и ползет сначала влево, потом вправо. Одновременно он переводит глаза с лужи на Флэя и какая бы то ни было неопределенность мгновенно их покидает. Вся история Свелтера читается в этом взгляде, и Флэй, оторвав глаза от макушки своего господина, правильно истолковывает мерзкое его выражение.

Флэй сознает, что покушения на его жизнь ждать осталось недолго. Цветные печеньица, а он их нашел уже три, всякий раз оставлялись ближе к нему. Свелтер пытался сломить его, изнурив разум, вымотав душу — что ж, Флэй не спал уже много ночей, но он был готов. Он не забыл о залитом зеленым светом двуручном секаче и, отыскав в оружейной старый меч, отнес его в Каменные Проулки, очистил от ржавчины и заточил острие и кромку. В сравнении со Свелтеровым секачом меч, конечно, казался тупым, но все-таки был оружием достаточно смертоносным. Глядя в лицо Свелтера, Флэй понимает, что ночь их схватки близка. Осталось не больше недели. Точную дату назвать невозможно. Может быть, и в эту ночь. Или в любую из следующих семи.

Знает Флэй и то, что Свелтер не увидит его, пока не окажется прямо над ним, лежащим под дверью хозяина. Знает, что Свелтеру неведомо, как легко читает он, Флэй, выражение его глаз. Знает также, что изгнан из Замка. Важно, чтобы Свелтер этого не узнал. Гертруда позаботится о том, чтобы, начиная с сегодняшнего вечера, Флэя под дверью Сепулькгравия не было, однако он может вернуться сюда ночью и последовать за чудовищем, когда то поползет по лестницам к своей пагубной цели.

Так он и поступит. Будет каждую ночь ждать в галерее, покамест мимо не прокрадется огромная туша. И только тогда решит, где и как нанести удар. Пока же ясно одно — нужно увести врага от двери больного хозяина, смерть должна настичь Свелтера в каком-то удаленном углу замка, возможно, в Паучьей Зале… или под сводами чердака, или даже на укреплениях. Мысли Флэя прерывает звук глухого удара, с которым падает голова Фуксии, он видит, как Доктор вскакивает и через стол тянет руку к стакану с водой, другою обняв Фуксию за плечи.

На самом же столе начинает вдруг биться и извиваться маленький Титус, и бедная нянюшка Шлакк тоненько вскрикивает, увидев, как он опрокидывает на себя вазу с цветами, как маленькие ручки впиваются в сиреневый бархат, усиливаясь его разодрать.

Стирпайк слышит над собою глухой удар, а следующие за ударом судорожные движения ног позволяют ему довольно точно установить что случилось. Только две ноги остаются совсем неподвижными, обе принадлежат Гертруде. Единственная видимая нога Фуксии (правая так и осталась подогнутой), когда девочка валится, косо сползает на помост. Нянюшкины отчаянно ерзают в попытках достать до полу. Сомкнутые в коленях ноги лорда Сепулькгравия с ленцой покачиваются, будто маятник. Кора с Кларис производят движенья купальщиц, вступающих в воду. Ноги Доктора распрямлены, а ноги его сестры, как бы надумав по обоюдному согласию покончить с собой, душат одна другую в объятиях, точно два побега плюща.