Нить неизбежности - Сергей Юрьев

— Мы пришли? — спросила Лида, оттеснив старшину. — И скажи своему солдафону, чтоб больше не смел…

— Скажу, скажу… — успокоил её поручик. — Только давай сперва разберёмся, где мы.

Посреди просторной поляны стояла изба, под окнами которой полукругом возвышались семь идолов. Всё было настоящим, полным света и живого тепла, только голубизна небес в зените кончалась непреклонно-прямым срезом, за которым начиналась непроглядная тьма. Всё пространство до самого горизонта заполняли поросшие лесом холмы — они постепенно таяли в дымке, но стоило оглянуться, и взгляду открывалась абсолютная пустота. На высоком крыльце с резными перилами уже стоял часовой, а несколько бойцов держали на прицеле двоих пленных — худосочного типа с редкой бородёнкой и девицу в коротком зелёном сарафане.

— А вот и он! — воскликнула Лида. — Тот самый Патрик, это он намалевал ту самую мерзость, через которую мы ломились. Я ему покажу «Огорчённую луну». — Она наставила на художника автомат и передёрнула затвор.

— Да уберите вы эту психопатку! — Леся заслонила грудью своего возлюбленного. — И пушку у неё отнимите.

— Лида, Лида, успокойся, прошу. — Патрик на всякий случай поднял руки. — Ты посмотри вокруг — разве плохо? Это я. Это тоже моё. Я теперь другой, совсем другой. А всё прежнее я продал. Ещё позавчера Тед Хермер всё купил, не торгуясь. У меня шесть миллионов в «Дженти-капитале». Хочешь — поделюсь? Мне не жалко.

Лида пожалела о своей выходке раньше, чем он открыл рот. Она запоздало сообразила, что именно Патриковы кошмары вывели их сюда, в место, откуда, вероятно, можно докричаться до Хозяина Чаши.

— Лида, Лида, — продолжал оправдываться Патрик, хотя ствол её автомата уже был направлен в землю. — Меня самого воротит от того, что я раньше делал. Правда! Вот — это Леся. Она открыла мне, что такое настоящее искусство. Понимаешь? Настоящее искусство и истинная красота. А денег мне тоже не надо — я могу со всеми поделиться. Это кто с тобой? Твои друзья террористы? Нет, ты скажи хоть, как вы нас нашли. Как вы сюда пробрались, чёрт вас побери?! Это всё моё. Моё и её.

Он продолжал что-то говорить, размахивая кистью, но его уже никто не слушал — с той стороны, где не было горизонта, где всё видимое пространство зияло пустотой, ползли клочья голубого искрящегося тумана.

— Что за дрянь? — поинтересовался рядовой Громыхало, выплюнув окурок самокрутки к подножию одного из идолов. — Опять бесы дымовую завесу ставят.

— Всем привал! — успел скомандовать Онисим, прежде чем подразделение начало рассредоточиваться и рыть окопы. — Считайте, что поставленная перед вами боевая задача выполнена. — Он обвёл взглядом удивлённые лица бойцов и подружек, которых они подцепили в Пекле. — Кстати, ваша героическая гибель за интересы великой родины отменяется. Это приказ. Так что берегите себя. Если кто-то умрёт, это будет по-настоящему. У нас с вами только одна жизнь. А сейчас всем отдыхать. А ты, художник, будь другом, нарисуй баню.

Он опустился на крыльцо, закрыв ладонями лицо, чувствуя, что усталость, накопившаяся за этот долгий день, отпустит его не скоро. Лида присела рядом, положив голову ему на плечо, и в тот миг он больше ничего не хотел от жизни. Но жизнь только начиналась — Тлаа обрёл волю, и его не стало — зерно проросло.

Зерно проросло? Но ведь тогда, если верить брату Ипату, вечная ему память, именно он, Онисим Соболь, должен ощутить себя волей Тлаа, началом вселенной, мировой идеей! Но ничего подобного не случилось. Он открыл глаза и увидел, что пустота, которую они оставили позади себя, заполнилась новорождённым пространством. Теперь холмы, поросшие лесом, возвышались со всех сторон, и пересекающая ландшафт мутноватая река, закованная в гранитные берега, казалась здесь совершенно чужой, совершенно нездешней. Из-под каменного моста, который держали на бронзовых плечах несколько мускулистых изваяний, неторопливо выбрался заспанный старик в засаленной шинели, растерянно огляделся по сторонам, задержав взгляд на Лиде, и медленно растворился в воздухе.

— Лилль, — сказала Лида, не поднимая головы с его плеча. — Это Лилль. Наверное, он тут и будет за главного.

— Значит, всё — прощай, милая Галлия? — на всякий случай спросил Онисим.

— Значит… Честно говоря, после всего, что было, совсем не жалко. Я всё равно не смогла бы туда вернуться.

Отвечать не было нужды. Вокруг был мир, наполненный покоем, тем самым покоем, который снизошёл на него от солнечного зайчика, неторопливо ползущего по низкому сводчатому потолку кельи настоятеля монастыря. И невозможно было вообразить, что здесь когда-нибудь найдётся место для боли, страха, ненависти и чьих-то стратегических интересов, которые дороже человеческой жизни.

Отряд, свалив оружие в кучу, разбрёлся по окрестным лощинам, некоторые направились к реке, которая успела очиститься от мути. Лида уснула на его плече, и было немыслимо позволить себе шелохнуться, нарушая её покой.

А из мутных глубин памяти вдруг всплыли слова, то ли услышанные от какого-то проповедника, то ли где-то прочитанные: «И люди, отрешённые от ложных радостей и ложных печалей, разбредутся по миру. Земля и воды, жизнь и небеса будут принадлежать им от начала времён и до конца вечности…»

Документ 1

Заместителю начальника Департамента Безопасности Конфедерации Эвери Грессу Вико, лично, секретно.

Шеф! Прошу извинить меня за беспокойство, поскольку моё сообщение застанет Вас в неурочный час. Но если бы я стал дожидаться утра, это было бы прямым нарушением Вашего приказа — немедленно докладывать о всех кардинальных изменениях ситуации.

Итак, шеф, ситуация изменилась кардинально. Вчера в 2 часа пополуночи с борта корвета «Рысак» была обнаружена тростниковая лодка с тридцатью аборигенами на борту, следующая в направлении Сето-Мегеро. После предупредительного выстрела лодка легла в дрейф, и на борт корвета был поднят человек, заявивший, что он — Татьячепалитья, вождь племени тахха-урду, что он и его люди возвращаются к родным становищам и бледнолицые, которые «ранят воды железными лодками», не смеют им препятствовать, поскольку это противоречит нормам международного и морского права. Лишь после такого заявления задержанного капитан корвета связался с флагманом и доложил о создавшейся ситуации.

В 2:50 я в сопровождении двух штатных специалистов по этнологии поднялся на борт корвета. В результате получасовой беседы с Татьячепалитья выяснились следующие обстоятельства:

— Тлаа больше нет;

— тахха-урду возвращаются к родным становищам;

— Тлаа покинул мир, поскольку сам стал миром;

— Татьячепалитья не может задержать высадку на остров своих людей, поскольку они плывут на сорока и одной лодке;

— Татьячепалитья уважает право бледнолицых плавать на железных лодках;

— Татьячепалитья не будет против, если бледнолицые высадятся на острове, и готов считать их своими гостями, если сочтёт их дары достойными;

— тахха-урду не пойдут к своим становищам без своего вождя, а будут ждать его на берегу.

Мне так и не удалось выяснить, каким образом до него дошла информация об исчезновении Тлаа, но сопоставив его показания с наблюдавшейся нами вчера в 15:34 шарообразной голубой вспышкой на южном склоне Скво-Куксо, я пришёл к выводу, что внезапно возникшее стремление аборигенов вернуться на историческую родину не могло возникнуть без достаточных на то оснований.

В связи с тем, что после инцидента с эсминцем «Хек» наша эскадра в районе Сето-Мегеро была сокращена в шесть раз, и блокада всё равно не могла быть полноценной, и задержать все сорок лодок с аборигенами не представлялось возможным, я связался с командующим эскадрой и поставил перед ним вопрос о немедленной высадке на остров батальона морской пехоты, и, чтобы не рисковать жизнью матросов, прежде чем адмирал принял решение, на бортовом вертолёте корвета «Рысак» предпринял попытку совершить облёт района, где предположительно находился Тлаа.

В 3:50 на южном склоне Скво-Куксо мною лично с борта вертолёта был обнаружен костёр, и, по счастью, неподалёку от него удалось найти площадку, пригодную для посадки.

В 4:12 я в сопровождении доктора Гарбо, штатного этнолога ДБ, офицера связи и двух десантников обнаружил тростниковую хижину, окружённую плетёной изгородью. Во дворе находились спящие в креслах — женщина (на вид 30–35 лет), одетая в сильно пострадавший вечерний туалет, и мужчина (на вид 35–40 лет).

После того, как мы их разбудили, женщина на чистом эверийском языке попросила нас не беспокоить её до утра, поскольку у неё болит голова. Мужчина на ломаном ромейском потребовал налить ему грамм 300, после чего выразил готовность провести с нами экскурсию по местным достопримечательностям. К счастью, у пилота обнаружилась фляга спирта для технических нужд, которая немедленно развязала ему язык. Он представился как Рано Портек, гражданин Угоро-Моравской Федерации, и сообщил, что находится на острове уже более полутора лет, всем доволен, никогда не совершал никаких противоправных действий, а некий Лилль Данто — «изрядная сволочь», поскольку без спроса и совершенно незаслуженно овладел всеми благами мира, хотя мог бы и поделиться, как, например, Мария делилась или Лида, очевидно, имея в виду Марию Боолди и Лиду Страто. Естественно, личность Марии Боолди вызвала у меня наибольший интерес, но Рано сообщил, что она умерла, и вызвался показать её могилу.