Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - Ирина Карацуба

Сергей Витте на старца не походил. Министр финансов не только был бодр и полон энергии, но и претендовал направлять всю политику империи. Отправка Сергея Юльевича на «бездеятельную» должность была победой противного, бюрократического клана, возглавляемого другим претендентом на монопольное владение монаршим ухом — министром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве.

Борьба за влияние на Николая II была особенно сложна. С младых ногтей государь обнаруживал склонность к фатализму, которая только усилилась после женитьбы на Алисе Виктории Елене Луизе Беатрисе, принцессе Гессен-Дармштадтской, в православном крещении получившей имя Александры Федоровны. Царь не любил принимать в сложных ситуациях вполне определенных решений, ожидая наставления и вдохновения свыше, в отношениях с инициативными министрами был уклончив и избегал решительных объяснений.

Программу своего царствования Николай II огласил 17 января 1895 года на приеме депутации земств, городов и дворянства. В ответ на адреса девяти земств, довольно неприлично потребовавших в этих поздравительных по жанру сочинениях помимо соблюдения законности и личных свобод еще и привлечения общества к делам внутреннего правления (читай конституции), государь произнес, поминутно опуская очи долу и внимательно разглядывая шапку, которую держал в руке: «Мне известно, что в последнее время слышались в нескольких земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель».

Речь произвела неприятный шок даже не потому, что государь, думавший по-английски (дневник его пестрит англицизмами, вроде «весь день имели у себя дорогую Ольгу»), глядя в шпаргалку, лежавшую в шапке, оговорился и не исправился. «Бессмысленных» мечтаний по-русски быть не может, и в шпаргалке черным по белому было написано — «беспочвенными». Шпаргалку готовил все тот же бессменный Победоносцев, которому Николай II доверял столь же безусловно, как и Александр III. Реакция на речь была болезненной, уже через день по рукам стало ходить «Открытое письмо Николаю II», составленное П. Б. Струве. В нем говорилось, что речь царя бьет «по самым скромным надеждам» и тем вызывает на борьбу с самодержавием все «живые общественные силы». Шокировала речь не только радикалов. В. Н. Ламздорф, крупный дипломат и будущий министр иностранных дел, отметил в дневнике, что «речь-нахлобучка» «произвела самое печальное впечатление», а в провинции «находит самый гибельный отклик». Сенатор А. Ф. Кони назвал ее «злобной выходкой». Речь произвела тягостное впечатление прежде всего потому, что «незабвенный родитель» «подморозил» Россию до глубокого внутреннего кризиса.

Консервация не удавалась, в стремительно меняющемся мире требовалось энергично отвечать на запросы времени. Отстранив общество от решения этих проблем, власть тщилась разрешить их сама. Но и во власти не было единства. Две существенно различные политические стратегии к концу века связывались с именами Витте и Плеве.

Вячеслав Константинович Плеве поначалу служил по судебной части, дослужился до прокурора Петербургской судебной палаты и в этой должности отличился такой решительностью в борьбе с «крамолой», что в 1881 г. был назначен директором Департамента полиции.

На этом посту Плеве весьма успешно боролся с остатками «Народной воли», широко пользуясь услугами агентов-провокаторов, но понимал, что эта частная задача не может быть успешно решена без мер общего порядка. Вообще же видел спасение страны в «строгой общественной дисциплине во всех областях народной жизни, которые доступны контролю государства». Эту полицейскую дисциплину и пытался Плеве внедрять на всех постах, которые занимал, сделавшись уже к середине 1890-х гг. признанным лидером и идеологом консервативной «партии» в правительстве. В 1902 г., заняв наконец вожделенный пост министра внутренних дел после убийства террористами Д. С. Сипягина, Плеве покрыл страну сетью полицейских охранных отделении, ранее существовавших только в Москве, Петербурге и Варшаве, наделив их широкими административными полномочиями. Эта система политического сыска, поставленная на широкую ногу и даже на научную основу начальником московского охранного отделения Зубатовым, считалась тогда в мире образцовой. Информация о революционерах, поступавшая от «филеров», занимавшихся наружным наблюдением, и секретных агентов, через охранные отделения поступала в Департамент полиции, где тщательно систематизировалась и анализировалась. Однако эффективность этой системы была невысока, а некоторые ее элементы оказывали гораздо более разрушительное воздействие на власть, нежели революционное подполье само по себе. Самоубийственным средством борьбы с «крамолой» оказалась опасная игра полиции с агентами в «обследуемой среде» — пассивными (осведомителями) и активными (провокаторами) участниками революционных организаций. В результате историки оказываются не в состоянии, например, сказать, кто убил в сентябре 1911 г. премьер-министра П. А. Столыпина. То есть они твердо знают, что сделал это Дмитрий Богров. Но вот в каком качестве он стрелял — члена революционной организации или агента департамента полиции, а Богров был и тем и другим, — установить невозможно.

Сергей Юльевич Витте прошел совершенно другую жизненную школу, и до конца дней оставался чужаком в петербургской бюрократической среде. Инженер, дослужившийся до управляющего Юго-Западными железными дорогами, был замечен Александром III после страшного крушения царского поезда 17 октября 1888 г. близ станции Борки, когда государь спас семейство, удержав на могучих плечах крышу разбитого вагона. Витте был единственным, кто осмелился еще до катастрофы в особой записке честно сказать Александру III, что российские железные дороги не приспособлены для гонок тяжеленного царского поезда с бешеной скоростью. Сделавшись директором Департамента железнодорожных дел Министерства финансов (1889), а затем и министром (1892), Витте сохранил стиль обхождения и мышления предпринимательской среды, где начинал карьеру. Стремясь к ускоренной модернизации отечественной экономики, Витте прибегал к усиленному вмешательству государства в хозяйственную жизнь, но идеал его был иной. «По условиям жизни нашей страны, — писал министр Николаю II в 1895 г., — потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны общественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предприимчивости, и где государство только регулирует частную деятельность». Предлагавшиеся Витте решения, как правило, и были рассчитаны в перспективе на развитие «частного почина и личной предприимчивости».

Друг друга Плеве и Витте ненавидели лютой ненавистью. Витте в мемуарах честил Плеве «полицейским карьеристом». Плеве мемуаров сочинить не успел, но «золотое перо» полицейского лагеря, ренегат-народоволец Лев Тихомиров, явно передавал чувства шефа, аттестуя в своих дневниках министра финансов — столбового дворянина — «одесским полужидом». Не удивительно, что Плеве и Витте расходились в решении практически всех политических проблем, из которых особенно значительны были «вопросы» крестьянский, рабочий, национальный и дальневосточный.

Самой острой российской проблемой был крестьянский вопрос. Реформы 60-х гг., освободив крестьянина от власти помещика, полностью подчинили его сельской общине — миру. Община была одновременно и собственником земли и властью. На мирские сборы содержались местные дороги, сельские церкви и школы, из них же выплачивалось жалованье лицам, занимавшим выборные должности по крестьянскому самоуправлению. Сельские старосты и волостные правления выполняли административные и полицейские функции, собирали статистические сведения.

После реформы до 80 % крестьянских надельных земель оказались в общинном владении. Сельские сходы производили раскладку налогов между членами общины и распределяли между дворами надельные земли соответственно трудовым ресурсам крестьянской семьи. У неисправного плательщика надел могли отобрать, а самого его подвергнуть телесному наказанию (или денежному штрафу, или направить на общественные работы — крестьяне могли сами выбирать меру наказания, и, ввиду хронического безденежья, естественно, чаще всего выбирали розги) по приговору волостного суда.

Считалось, что такая организация предохранит крестьянство от «язвы пролетариатства». Однако попытка искусственно затормозить модернизацию деревни успеха не имела. Процесс расслоения крестьян на зажиточных хозяев и пролетариев-батраков лишь незначительно замедлялся, а главным образом камуфлировался существованием общинных институтов.