Крылья Победы - Сергей Руденко

Немало усилий приложил фельдмаршал Кейтель к разработке пресловутого плана «Барбаросса». Это ему было высочайше поручено Гитлером начать вероломный поход против Советского Союза. Вот тогда-то и проявил себя в полную меру этот оголтелый и спесивый нацист. Он подписывал один зверский приказ за другим:

«…Первоочередной задачей основной массы пехотных дивизий является овладение Украиной, Крымом и территорией Российской Федерации до Дона. Кейтель».

«Разгромить противника в районе между Смоленском и Москвой, захватить Москву. Кейтель».

«Силы противника, все еще действующие в Эстонии, должны быть уничтожены. Кейтель».

«Захватить Донецкий бассейн и промышленный район Харькова. Кейтель».

«При этом следует учитывать, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата, как правило, должна считаться смертная казнь для 50 — 100 коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще больше усилить устрашающее воздействие. Кейтель».

И вот этот, с позволения сказать, человек сидел здесь, и его глаза вопрошающе смотрели на Жукова, прославленного советского маршала. Георгий Константинович встал и спросил фашистского фельдмаршала:

— Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт? — В голосе Жукова, во всем его облике угадывалась беспощадная суровость к врагам и торжество победителя.

Когда перевели вопрос на немецкий язык, Кейтель повел себя как-то нервно: он то вставлял монокль в глаз, то опускал его. Штумпф сидел сумрачный, уставившись взглядом в одну точку и не шевелясь. Худощавый Фридебург выглядел самым спокойным.

— Да, изучили и готовы подписать его, — бесцветно, безжизненно сказал Кейтель, поправляя монокль.

Маршал Жуков спросил:

— Готова ли делегация подписать акт?

— Готова, — ответил фельдмаршал и вынул из бокового кармана ручку.

Сразу вокруг стола немецких представителей образовалась стена фотокорреспондентов, и первым оказался наш Роман Кармен. Чем отличался он от других? Все другие советские и западные корреспонденты были с ручными киноаппаратами, а у Кармена киноаппарат на треноге. Этот аппарат был не очень удобен, но Кармен, как хозяин, занял первое место и никого не пропускал вперед. Но тут произошло неожиданное.

Когда Жуков спросил: «Готова ли немецкая делегация подписать акт о безоговорочной капитуляции?» — и это перевели Кейтелю (переводчик стоял с другой стороны стола недалеко от секретаря), то он выразил свою готовность. Секретарь подошел и положил на стол перед Кейтелем один, экземпляр для подписи. Тут поднялся председательствующий Жуков и, показывая рукой на столик, приставленный к середине стола президиума ниже возвышения (для стенографисток), чеканя каждое слово, медленно и властно сказал:

— Акт о безоговорочной капитуляции Германии подписать здесь!

Секретарь сразу взял со стола текст, Кейтель остался с повисшей рукой. Ему перевели сказанное Жуковым, хотя и без перевода жест Жукова был ясен. Кейтель как бы заколебался. Ему опять перевели. А секретарь уже подошел к тому столику, на который указал Жуков. Кейтель встал, чтобы идти к маленькому столику, и только тут дошло до фотокорреспондентов, что позиции надо менять. Поднялась кутерьма, толкучка. Все старались запечатлеть момент первой подписи немецкими фашистами акта о безоговорочной капитуляции. Фотообъективы были нацелены на большой стол, пришлось поворачивать «фронт», и наш Кармен остался со своей треногой позади всех. Выручил его помощник — добрый молодец, чуть ли не до потолка ростом, своим мощным плечом раздвинул толпу, прошел вперед, и Кармен с аппаратом опять стал первым. Видимо, этот помощник носил кассеты и тут как раз пригодился. Это было так комично, что мы все засмеялись, несмотря на царившую торжественность в зале.

Кейтель, стушевавшись, подошел к столику, сел, жезл ему явно мешал, но расставаться с ним он, видимо, не хотел. Наконец он положил его на — стол и, вставив монокль, стал читать документ. В зале назойливо стрекотали киноаппараты. Наконец Кейтель картинно, словно играя хорошо отрепетированную роль, подписал акт. Секретарь отложил его в сторону и не спеша подал следующий экземпляр.

На лице у Кейтеля трудно разобрать что-нибудь кроме самодовольства. Казалось, что он с такой же легкостью подписывал и эти документы, и жестокие директивы об уничтожении советских людей. Наконец готовы все экземпляры. Кейтель сбросил монокль, торжественно взял жезл и медленно возвратился к своему месту за столом немецкой делегации.

Зал с ненавистью смотрел на этого холеного спесивого фашиста в генеральской форме Я не мог себе объяснить безотчетной брезгливости к этому человеку с прилизанной прической на голове Кейтель сед Поднялся Штумпф. Злое, непроницаемое лицо, потупленный взгляд, тяжелый шаг. Подписал не читая. Встал, повернулся к столу, поклонился. Так и остался непонятным смысл этого поклона.

Адмирал Фридебург не то разбитый, подавленный, не то больной. Он еле дошел до столика. Ему дали ручку, он, не глядя, подписал документ, встал и так же беспомощно возвратился на свое место.

Секретарь положил документ перед Жуковым. Маршал по очереди подписал все экземпляры, затем поставили свои подписи главный маршал авиации Теддер, генерал Спаатс. и генерал Делатр де Тассиньи. Процедура подписания окончена.

Жуков поднялся и приветливо что-то сказал Теддеру, затем обменялся несколькими фразами с генералами Спаатсом и Тассиньи и, повернувшись в зал, сказал:

— Немецкая делегация может удалиться.

Я заметил, что, когда он говорил, в зале мгновенно устанавливалась тишина, замолкали даже назойливо-развязные западные корреспонденты.

Комендант четко подошел к немецкой делегации: поднялся Кейтель, за ним остальные, и уполномоченные фашистского рейха направились к выходу. Штумпф показался мне нелюдимым, Фридебург — безразличным, тщедушным человеком, Кейтель, как актер, пытался что-то изображать, но у него ничего не выходило. Зато когда я посмотрел на их адъютантов, то у одного из них на глазах были слезы.

Когда увели из зала немецкую делегацию, Жуков поднялся, поздравил всех с победой.

— Дорогие друзья, — сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, — нам с вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие народа, партии, правительства вести доблестные советские войска на штурм Берлина. Это доверие советские воины, в том числе и вы, возглавлявшие части и соединения в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, отдали жизнь!..

Это был торжественный момент. Все поднялись, кричали «ура», бурно аплодировали.

А время приближалось к рассвету. В зале накрыли столы, и примерно через полчаса после заседания начался прием в честь победы и подписания безоговорочной капитуляции. Здесь уже наша сторона была очень многолюдной — на приеме присутствовали все командармы и члены военных советов армий.

Жуков провозгласил первый тост за победу, за глав союзных правительств, за народы наших стран. Он говорил взволнованно, с подъемом. Затем прозвучали тосты за армии и командование союзников. Теддер провозгласил тост за правительство Советского Союза и за советский народ.

Затем Жуков стал провозглашать тосты за рода войск и за присутствующих. Первый — за авиацию. Мне кажется, он это сделал потому, что справа и слева от него сидели авиаторы — Теддер и Спаатс, но тост он говорил главным образом за нашу авиацию.

— В Берлинской операции участвовало около восьми тысяч самолетов, авиация бомбила перед сухопутными войсками каждый метр, она как бы ковром покрывала весь путь, но ковер этот был очень жестким для врага, а командовал авиацией на нашем фронте вот этот молодой человек, — и показал рукой на меня. Я поднялся. Он тепло сказал о летчиках и их огромном вкладе в победу.

Слово взял Теддер и провозгласил тост тоже за авиацию. Потом выпили по очереди за все рода войск, за их командующих. Одним словом, речей было много и они продолжались бы, если бы гости не собрались вылетать к себе.

В перерыве между заседанием и приемом мы отправили много самолетов в Москву. Полетели корреспонденты с пленками, чтобы в утренних газетах опубликовать снимки, запечатлевшие капитуляцию фашистской Германии. Все успели вовремя. Утром газеты оповестили мир о величайшем событии, венчавшем трудную и кровопролитную войну.

Кончились вторые бессонные сутки. И я, как только сел в машину, тут же заснул и спал, пока не приехали.

Потом лег в кровать и снова уснул. Проспал весь день, и, наконец, уже с наступлением темноты адъютанты А. Петрушин и Н. Серов решили растолкать меня, убеждая что я никогда больше не увижу того, что творится на улицах. Они ведь прошли со мной до Берлина от Курской дуги через Украину, Белоруссию, Польшу, были моими хранителями, помощниками, спутниками и в мороз, и в жару, и в ненастье, и днем и ночью, порой без сна и отдыха. Поэтому они и могли спокойно растолкать меня, чтобы посмотреть, как в поверженном Берлине ликовали советские солдаты, пели, плясали. Вокруг светили ракеты, прорезали темное небо трассы светящихся пулеметных очередей, казалось, все войско высыпало на воздух, на улицу. Но был строгий порядок, как будто это веселье, этот праздник был специально организован, а не возник стихийно. Каждый солдат понимал, что здесь он представляет свой советский народ, народ-победитель. Но вместе с тем кроме радости и гордости победителя он проявлял и чувство великодушия победителя даже к своим врагам.