Одна сотая секунды - Иулсез Клифф

Очередной поворот дороги, случайный, быстро выпрямившийся, проведший мимо молчаливых каменных стражей и направивший туда, где сама дорога разбухла, разметалась блином площади. Центр аномалии? Точка, равноудаленная от границ «пузыря»?

Реяла башня, дальше, за мертвыми лицами, когда-то взиравшими на базарные дни, когда-то слышавшими вопли глашатаев, когда-то наблюдавшими за казнями и помилованиями, потасовками и чудесными спасениями, похоронными процессиями и ликованием, за безнадегой и позором, за поражениями и победами. Выгодные сделки и мелкие склоки, встречи влюбленных и стремительные погони, тени искусных воров и огни, срывающиеся с холеных пальцев, ничего не решающая борьба за кровных отпрысков и цирковые представления. Сколько помните вы, немые церберы ушедшего? Все ушло, и вам пора на покой. Вы слишком стары, чтобы охранять, чтобы возвращать, чтобы не путаться в собственных воспоминаниях.

Молчат, погружены в сны, не замечают, прячась в рассеянных тенях собственных крыш.

Ближе ли стала башня? Склонилась ли перед упрямством эта горделивая красавица, все еще думающая о том, что время не властно над нею?

Нет. Но и отступать перестала, достигла своего предела, согласилась немного подождать.

Мы пересекли площадь, двинулись по тесной улочке через молчаливый строй. Я чувствовала, что старику не так уж и легко дается этот бодрый вид, и пройденное расстояние, без передышки, без лишней остановки, проскальзывало то в лишнем жесте, то в разнящихся отрезках между касающимися брусчатки носов и каблуков сапог. И все же я молчала, преследовала его тихой тенью, даже в мыслях не смея предложить сделать паузу в пути. Меня саму гнало вперед подспудное предчувствие, неощутимый кнут хлестал в спину — не задерживайся, не отставай, поторапливайся, иначе уже не будет все хорошо.

Все будет хорошо.

Простые, даже затасканные слова. Еще более пошлые, чем «я тебя люблю» и «ты мне нужен». Но приходит время, наступает момент, когда не остается иных слов, кроме этих, почти лишенных смысла. И тогда они звучат. Звучат иначе, наполняясь чем-то новым, жизненным, магическим, способным воскресить самый падший дух и унять любые колики.

Почему-то показалось, что их произнесла Рада.

Что она напишет мне? О чем думает сейчас? О том, что если придется, то встанут на пороге Безымянной Башни, той самой, где родится историческая веха, и будут до последнего сражаться против всех, против волков и вампиров, людей и королевской гвардии, против троллей и магов, против всех тех, кто будет требовать начала Переменного Собрания. И плевать, если придется выпустить все иглы в напирающую толпу, в женщин, детей и стариков. Или нет, дрогнет рука, опустится без сил со сжатым в кулаке «игольником», когда полоснет взглядом мальчуган, так похожий на старшего или младшего сына. Как неожиданно, тогда, в последней поездке, это прозвучало, легким светлым откровением. Как там ее балбесы, уже привыкшие к постоянному отсутствию пусть и приемной, но матери? Наверняка достали уже деда, готового послать всевозможные проклятья на голову своей беспутной дочери, мечущейся по миру, но не способной элементарно поиграть в солдатиков с сыновьями. Хотя какие солдатики? Выросли уже из этого возраста, особенно старший…

Поторопись, Карма.

«Поторопись» — шепчет в голове Юси, Рада, Ридик, Уэлл, Далим, Иннара, Эллис, — «Не опоздай».

«Не опоздай» — твердит разноголосица — «Не опоздай, ради Райган-Гули, успей, вернись, пока не стало слишком поздно. Уже на все плюнули, на всю безопасность, на всю осторожность. Это уже не играет никакой роли. Истекает время, Карма. Воздай этому миру должное, спаси его, невзирая на все прегрешения. Мы совершили слишком много ошибок, чтобы заслужить мирные времена, чтобы жить в мире друг с другом и самим миром. Но мы стараемся, мы пытаемся, неумело и постоянно оглядываясь на свою кровавую историю, труся и трясясь, совершая глупости и зачастую не понимая последствий своих деяний. Мы по-прежнему, как и тысячи лет назад, алчны и строптивы, агрессивны и бездумны, злы и сварливы, эгоистичны и жалки. Но мы стараемся, мы пытаемся примирить все наши различия, мы учимся сходиться и протягивать друг другу руки, мы пробуем любить, даже если знаем, что наша любовь кратковременна и обречена на разлуку только потому, что один вечен, а другой привык не заглядывать дальше, чем на сутки. Пусть будет так, пусть несовершенно и нелепо. Но, ради всего святого, не отступись, не усомнись в себе, в своем чутье. И пусть ты чужая, случайная, слабая и порой глупая, не поверни назад, не остановись там, где не нужно останавливаться».

Дойди.

Донеси.

Сохрани.

Глава 36

Скрылась площадь, заслонилась стенами древних домов. Повыше, пониже, а все же ползли они в гору, медленно, неохотно, совсем по-стариковски, сберегая силы и часто останавливаясь, Тянулись обгрызенные временем карнизы, бельмами провожали ослепшие окна, разевали беззубые рты дверные проемы, кряхтели иногда, не сдержавшись, истлевшими половицами. Красавцы и красавицы, щеголи и роскошные барышни в прошлом, безуспешно они пытались удержать на себе рассыпающиеся в прах каменные кружева и сохранить невозмутимую строгость скупых линий. Поздно, слишком поздно. Что-то есть в тебе, безымянный город, схожее с Роузветлом, можно еще уловить общие признаки. Но ты умер, ты перестал существовать, тогда как вьющийся, карабкающийся по холмам, играющий с перепадами высот Роузветл дышит, наслаждается морской свежестью, бурлит событиями, крутит жизнями, влюбляет в себя, торгуется, привередничает. И он ждет — молча, снисходительно, но ждет, как верная жена своего капитана. Пусть он не скажет, пусть даже ни малейшим движением не покажет, но все равно стеснительно, оглядываясь по сторонам, урвет момент, чтобы легонько намекнуть вскриком серой птицы, кружением зеленого листа, всплеском волны у пристани — возвращайся, я жду.

А ты, мертвый город, ты уже никого не ждешь. Ты, наоборот, избегаешь встреч, не понимаешь взглядов, укрываешься от речей. Ты слишком устал, чтобы принимать в себя бытие, ты больше не веришь в мирную жизнь. Ты остался в прошлом, тогда как Роузветл есть сейчас, в настоящем.

Мы оставляла позади улицу за улицей, переулок за переулком, не подпуская к себе усталость, почти не сбиваясь с шага. Время — лучший хищник из хищников, страшнейший монстр из монстров, оно искуснее всех чудовищ способно гнать вперед.

Впрочем, иногда с чудовищем можно договориться.

Со временем? Нет. Оно не бывает добрым, даже к тем, кто знает его лучше остальных, кто способен жестко схватить за загривок и прижать головой к земле, давая дополнительное преимущество бегущим.