Перегной - Алексей Рачунь

Снежинки  оседали на нос и щеки, но не спешили таять, будто надеясь отправиться в дальнейший путь по необъятным пространствам. И если и хотели прислониться к чему—то, то к такому же как они холодному и отчужденному. Ибо в этом их смысл. Я сдувал их и они улетали, завихряясь, кружась весело и радостно — сверкая в холодном свете фонаря своим игольчатым холодом.

Я стоял, в нескольких шагах от дома, а если принять в расчет весь пройденный мною путь, так и вовсе в одном маленьком шажочке. Я готовился сделать этот крохотный шаг, последовать за моим сердцем, но не мог. Чтобы завершить свой путь, надо сначала его весь вспомнить. Только так можно сойти с дороги. И я вспоминал.

Вспоминал, как имея разные мнения на волю огромного государства, в центре огромного города сошлись в давке две  толпы. На этой кровавой волне меня вынесло прочь в захолустный городишко, где я ненадолго обрел друзей и увидел, что у жизни кроме суеты есть и другие смыслы. Обычные человеческие радости. Собственная спесь и гордыня исторгли меня и из этого дремучего захолустья. Мир, казалось, не признавал меня. Но я не унывал, я почему—то верил, что признание обязательно будет. Я просто шел дорогой, а дорогу, как известно, осилит идущий. В конце — концов, каждый путь охраняется Господом и его ангелами.

И Господь послал мне помощь. Он послал мне друзей и любовь, причем послал их в таком месте, каких, я думал уже и не осталось на земле. Дивный мир, живущий по своим законам, расколотый на две части, но единый в неприятии всего внешнего, он, на удивление быстро принял меня. Я бы мог стать своим в любой его половине, но выбрал свою стезю.  И ничуть об этом не жалею. Я обрел там любовь, семью и счастье. Я мог бы прожить там счастливо до скончания своих дней, но спесь и гордость всезнающего чужака,  воля вторгшегося завоевателя сыграли со мной злую шутку. Я нашел в этом мире, в этой маленькой деревушке своё счастье, но не разгадал этот мир и принялся его переустраивать под себя. И опять был исторгнут. Выпнут вон.

Я был на грани отчаянья, я был готов покончить с собой, но мне выпал шанс. И когда я разочаровался в этом шансе, то чуть не погиб от холода. И отчаявшись опять, я взмолился, а значит уверовал. И был спасен. Проведя время в избе отшельника я, как мне кажется, многое понял и многое постиг. Многое, но не истину. И вот теперь, постигнув многое, я стою у порога родного дома и думаю — откуда я шел и куда я пришел? И туда ли я шел?

А может быть все было не так? Убегая из большого города я попал в город поменьше, а оттуда в совсем уж маленькую, изолированную от мира деревеньку. А оттуда я попал в скит, изолированный и от мира и от мельчайших соблазнов. Как там говорил Григорьич: «У каждого свой путь обращения из существа в человека. Мой вел через вселенные, а твой путь — обратный».

Я уходил и уходил из всех вселенных в сужающиеся миры и в этих мирах открывал в себе давно забытые в безбрежных волнах цивилизации и общества простые человеческие качества и свойства. Простота обычаев и уклада высвечивала во мне, куда там сложным рентгенам, новые и новые грани, новые умения, новые свойства и  способности, новые стороны  души. И в то же время эта простота погружала меня в такие страсти, что достойны, наверное, соединения их в историю. Я познал и дружбу, и любовь, и радости, и печали, и ненависть и сострадание.  Я, с каждым  своим шагом из бесформенного пятна  дальше по пути к  маленькой точке все более становился человеком, хотя мне порой невыносимо трудно было оставаться им.

Но даже если и так — все равно главным остается для меня вопрос — туда ли и к тому ли я пришел? Дошел ли я до точки, уместился  ли в ней? Закончилось ли строение из существа человека? И если да, то что тогда дальше?

Мне было невыносимо, мучительно терзаться этими вопросами. Когда я убегал из Прёта, таких вопросов передо мной не стояло. Господи, зачем ты подвергаешь меня мукам выбора? Почему мне нельзя быть как все и просто жить счастливо? Почему?

Я шагнул вперед. Прошел вдоль стены, завернул за угол. Скрипнул дверью подъезда. Поднялся в темноте по лестнице. Прислонил перед родительской дверью лыжи — посмертный подарок Григорьича. Спасибо тебе старик, спасибо за все. Вроде и не со мной это было, а не забыть. Так или иначе, а конец моим скитаниям. Там — за дверью уже другой мир и другие дела, но память вечна. Ты говорил: «Себя слушай, а других помни». Вечная тебе память.

Я протянул дрожащую руку к кнопке звонка. Вот и все. Будем жить теперь, значит, счастливо. А что такое — счастливо? И что значит жить?

Слишком много вопросов, — ты не находишь, Марат, — сказал я себе. И если на них нет ответа, значит ты еще не пришел. Ты пришел домой, но твой ли теперь это  дом. Пройден ли путь, кончена ли история?

Внезапно на улице бахнуло и во всех квартирах  послышалось движение. Потом все стихло и только отстукивал, как сердцебиение, во всех домах бой курантов. Наступал Новый Год — время надежд и ожидания чуда. Наконец везде закричали «ура», зачокались и за поздравляли друг друга.

На улице празднично замяукала патрульная машина — порядок и спокойствие надежно охранялись и в новогоднюю ночь. Я знал, что сейчас загадали там, за дверью родительского дома. Но путь есть путь. Оставив, как напоминание о том, что мечты сбываются, у дверей лыжи я выбежал на улицу, прямо под капот еле затормозившего патруля.

И когда изумленный поддатый сержант вылез из—за руля и добродушно протянул руку помощи, я, вслед за звучавшей из окон новогодней песенкой сказал ему: Вези меня, олень, в свою страну оленью. 

Эпилог 

— Фамилия? — Больше по привычке спросил Рыжий. И улыбнулся, насмехаясь над неловкостью вопроса.

Он поставил росчерк на клочке бумаги и вручил его собеседнику.

— На,  держи. Теперь ты свободный человек. Извини, что пришлось тебя задержать на несколько дней, но, сам понимаешь, служба. Нужно было кое—какие детали твоего рассказа перепроверить.

Рыжий закурил, потом протянул пачку собеседнику.

— А знаешь что, давай накатим пожалуй. Ну, за Старый Новый год, за жизнь. И вообще. Вон оттепель какая, а тут сидишь…

Не дожидаясь согласия он споро вынул из сейфа треть коньяку, разлил по кружкам, с сожалением выбросил пустую бутылку в урну, чокнулся и с оттягом замахнул.

— Там ведь как было, — закусывая шпротиной заговорил он. Уже на третий день стало ясно, что что—то с тобой не то. Стали отрабатывать все твои связи, звонки, ну, сам понимаешь. Серегу твоего пробили влёт. Ты же ему звонил три раза с крыши. Ну еще неделю за ним гонялись. Потом он показания давал. В общем по тебе вопросы практически сразу же снялись. Но девка эта впуталась. Изнасилование, заражение. Там как было — её  жених, работник органов, между прочим, заразился. И выходило так, что от нее. Он предъявил, она на тебя. А ты под подозрением. Одно к одному. На телевидение история ушла. Пришлось короче выделять отдельное дело уже по этому эпизоду. Взяли с нее заявление, все как положено. Попадись бы ты тогда — тебя бы только за это менты порвали.

Рыжий слез со стола и стал копаться в его ящиках. — Была же где—то у меня еще фляжка. Фляжку он не нашел. Тогда он уселся  обратно на стол и продолжил с сожалением.

— Но вот момент.  Приходит к венерологу еще один паренек и говорит что страдает уже дней с десять как. И от той же самой болезни. Раньше стеснялся идти, дурила. Думал само пройдет. Ну так вот, выясняется, что от этой же самой Люськи и заразился. Так и выяснилось, что она тебя оговорила. Блядища еще та оказалась. Скандал замяли, дело закрыли, эта тварь вообще из города уехала.

Теперь все, чувак. Свободен ты теперь как птица. Куда пойдешь теперь?

Человек спустился по широкой мраморной лестнице особняка к выходу.

Равнодушный контролер, этот страж государевого закона и порядка, нанизал пропуск на длинный штырь, нажал педаль турникета и отвернулся вглубь своего обиталища. Там из нелепого обмылочного телевизора, детища неизвестной азиатской локации, лилась безликая жизнь.

Человек помял в руках шапку, переступил с ноги на ногу, выдохнул и шагнул за порог. Черным контуром в на миг посветлевшем проеме высокой, купеческой двери мелькнула его фигура и опять настали тихие сумерки.

Кто был этот человек, какой  была его душа, куда он стремился, откуда шел и куда пришел, так и осталось непонятным. Что двигало им в его жизненном пути, какие побудительные причины, какие мотивы и задачи — бог ведает.

Но он шел, этот человек, куда—то и зачем—то постоянно шел. И вот он прошел небольшой отрезок вечного пути и готовился начать новый.