Похитители бриллиантов - Луи Буссенар

— Пощади!.. Пощади!.. — заикаясь, бормотал лжемиссионер, совершенно обезумев от страха.

А Смит невозмутимо продолжал свою речь. Его волнение проявлялось разве только в том, что он подчеркивал некоторые отдельные слова:

— Теперь ты умрешь… медленно… в одиночестве… От жажды… от голода… Насекомые перегрызут твою шкуру… Черви будут жрать тебя живьем… Солнце выжжет тебе глаза… Мозги будут вариться у тебя в черепе; ты будешь звать смерть, но она не станет торопиться… Ты ведь знаешь, Джемс Виллис, как слон мстит своему вечному и беспощадному врагу — крокодилу. Он хватает его хоботом, уносит в уединенное место и крепко-накрепко втыкает его между двух половинок треснувшего дерева. Потом он спокойно уходит, предоставив своему врагу медленно погибать. Именно такую пытку я приберег для тебя.

С этими словами Смит спокойно размотал свой длинный пояс из красной шерсти, разорвал на три куска и сказал Корнелису:

— Возьмите этого мерзавца. И смотрите, как бы он вас не оцарапал и не искусал. Это животное ядовитое…

Десять пальцев Смита заткнули миссионеру рот, и, как тот ни дергался, ни рвался и ни брыкался, все-таки он потерял возможность сделать малейшее движение. Сэм очень ловко и быстро связал ему руки и ноги и воткнул в рот кляп, который позволял дышать, по заглушал крики. Затем он поднял миссионера с такой легкостью, как если бы это был ребенок, взгромоздил на расколотое дерево, стоявшее неподалеку от костра, и плотно втиснул между двумя половинками ствола.

— Прощай, Джемс Виллис! — с насмешкой сказал он напоследок. — Покайся, если можешь. А мы, ребята, займемся нашими делами. Идем!

Какие ни были скоты Корнелис и Питер, но и на них эта свирепая расправа произвела сильное впечатление. Они собирались покорно пойти за своим грозным компаньоном, но тот круто остановился.

— Опять это странное плескание! Подозрительно! За нами следят. И не кайманы… Разве только они почуяли свежее мясо. Идем!

Все трое прошли к берегу и отчетливо увидели две черные полосы, покачивавшиеся в воде на лунной дорожке. Полосы были гладкие, отполированные, как зеркало, и имели метра три в длину каждая. Это могли быть два древесных ствола, это могли быть и спины крупных земноводных. Они тихо покачивались одна позади другой, на одной линии, как если бы первая вела вторую на буксире, оставляя на воде еле заметные круги.

Смит быстро вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала в один из загадочных предметов, раздался сухой звук, и даже опытное ухо не могло бы определить, ударилась ли пуля в бревно или в роговое вещество, из которого состоит щит каймана.

Сэм и его спутники были на мгновение ослеплены вспышкой и окружены густым дымом, так что больше стрелять пока не могли. Странное дело: оба плававших предмета быстро отступили с характерным шумом, напоминающим всплески весла, какой производят перепончатые лапы каймана. Они мгновенно скрылись в тени деревьев, окаймлявших берег.

— Аллигаторы, — тихо сказал Питер, когда снова воцарилась тишина.

— Они не нырнули, — заметил Смит и, несмотря на все свое самообладание, не смог скрыть известную тревогу.

— Но если они не нырнули, — сказал Корнелис, — значит, они бегут прямо на берег. У вас есть лодка, сэр, — давайте поторопимся. Быть может, мы еще поспеем вовремя.

— Вы правы!

Они быстро пробежали мимо его преподобия, который хрипел от бешенства, и даже не удостоили его взглядом. Сэм Смит взял в руки лиану, которой лодка была привязана к коряге, потянул и отчаянно выругался: лиана поддавалась слишком легко. Пирога исчезла. В руке Смита остался лишь небольшой обрывок.

Несмотря на всю опытность, ни Смит, ни буры и догадаться не могли, чему следует приписать этот загадочный случай, который лишал их единственного средства передвижения и заставлял сидеть на островке, пока не спадет вода.

ГЛАВА 2

Самосуд. — Закон Линча. — Вору прощения нет. — Судебное заседание в лесной чаще. — Два честных француза на скамье подсудимых. — Еще одна подлость мастера Виля. — Оба друга впервые узнают об убийстве торговца в Нельсонс-Фонтейне. — Кого повесят? — Верный способ заставить свидетеля давать показания. — Медальон Альбера. — Никакой отсрочки. — Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. — Печальный конец палача-любителя.

— Позвольте, все это надо установить точно. Кто он, этот человек: вор или просто убийца?

— Я без колебаний обвиняю его и в том и в другом.

— Какие у вас доказательства? На основании чего строите вы такое предположение?

— Не предположение, а уверенность.

— Посмотрим. Разберемся. Мы судьи, а не враги, и мы хотим рассмотреть доводы обвинения и доводы защиты без всякой предвзятости. Приговор мы выносим страшный, обжалованию он не подлежит, осужденного казнят тут же, сию же минуту. Вот мы и хотим все знать, чтобы решать дело по чести и совести. Людей, которые судят по закону судьи Линча, слишком часто и — признаю это — не без оснований обвиняют в том, что они бывают ослеплены страстью, что они злоупотребляют своим положением и, осуждая невиновных, совершают непоправимые ошибки. Мы, конечно, имеем право быть непреклонными, но лишь тогда, когда мы справедливы. Не так ли, джентльмены?

Рокот одобрения встретил эти мудрые слова, раздались рукоплескания.

— Вы все единогласно доверили мне роль председателя суда. Я хочу быть на высоте этой трудной задачи и выполнить ее без малодушия и не поддаваясь страстям. Скажите же мне, обвинитель, на чем основана ваша уверенность в виновности обвиняемого?

— Я должен сделать одно замечание, джентльмены. И весьма серьезное. Мы находимся на территории ее величества королевы. Британский флаг развевается над…

— К чему вы клоните?..

— А вот к чему: я должностное лицо, назначенное лордом губернатором, и не могу признать законности вашего так называемого суда.

— Неужели?

— Конечно. Большинство из вас работает на алмазном прииске; иными словами, вы простые граждане и, стало быть, не можете сами, по одному своему желанию, выполнять обязанности судей.

— Продолжайте, — холодно сказал председатель.

— Именем закона я требую передачи обвиняемого и его сообщника мне, дабы они были препровождены в ближайший город и там предстали перед судом, который разберет их дело по закону.

Это требование вызвало целую бурю. Поднялись крики и проклятия, со всех сторон послышались протесты, и к тому же на языке, далеком от языка Евангелия.

Председатель дал буре улечься и, не теряя спокойствия, заявил: