Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Регар, Регар…
Два года шла борьба с басмачами. Два года Дюшамбинский тракт, связывавший тоненькой непрочной нитью обширную страну, именовавшуюся тогда Восточней Бухарой, с железной дорогой, подвергался непрерывным и ожесточенным нападениям басмаческих банд, отрядов турецких и афганских наемников Энвера и Сулеймана–паши. Движение по дороге было возможно только большими группами, охраняемыми хорошо вооруженными кавалерийскими разъездами. И в то же время линии телефонной и телеграфной связи на всем протяжении дорог тянулись между гарнизонами в полной неприкосновенности. Ничего не стоило в любом месте оборвать проволоку, вырвать, сжечь столбы. Пока собралась бы с силами охрана, можно было уничтожить десятки километров связи. Но басмачи не трогали телефонную линию.
Пожилой командир, начальник каратагского гарнизона, посмеивался:
— Не верят в связь по проводам… Говорят, большевики — черти, но никакой черт не имеет такого горла, чтобы за сто верст кричать. А если могут так кричать, мы бы услышали… Поэтому не трогают. Ну, а мы не жалуемся. Вот Энвер был, тот портил. Ну, а местные, доморощенные вояки так и не верят.
Снова и снова связист бубнил в трубку:
— Ре–егар, Ре–егар! Ты сонная с… Ре…
— Что ругаешься? Регар слушает. Что надо?
— Проснулся! Регар заговорил.
— Передаю телефонограмму. Выступить сорок сабель по дороге Каратагу, точка. Выступить сорок сабель…
— Ну, теперь завертелось, — заметил телефонист. — Теперь занялся Кошуба вашим Медведем по всей линии…
Он наклонился над аппаратом.
Вышли в сад. Все молчали. Каждый перебирал в памяти события ушедшего дня, каждый упрекал себя, что не помог Медведю. Трудно было поверить, что басмачи пощадят его. Так и представлялся он лежащим в высокой траве, — истерзанный, изуродованный, но с иронической усмешкой в серых прокуренных усах.
В чайхане на ночном опустевшем базаре едва–едва теплился красноватый свет лампы. Одинокий человек сидел в углу и, шумно прихлебывая, пил чай.
Санджар всем своим массивным телом грохнулся на палас.
— Хотел бы знать, что с ним?
Никто не успел ответить… Темная фигура в углу шевельнулась, кашлянула, знакомый тихий голос прошелестел чуть слышно.
— Большевик связан по рукам и ногам, живой. Сидит в амбаре в селении Пугнион…
Резко повернувшись, Санджар схватил за руку говорившего и потянул его к светильнику. Это был тот самый сивенький крестьянин, который указал путь через расщелину и спас отряд от Кудрат–бия. Командир в глубоком волнении разглядывал невзрачного человечка.
Едва брезжил над горами свет, когда отряд вновь ушел в горы.
А днем в Каратаг въехала под скрип колес и рев верблюдов шумная, громоздкая экспедиция. Притихший после вчерашнего базара город вновь загудел, как растревоженный улей. Все чайханы, караван–сараи сразу стали тесны. Как мухи на мед, потянулись со всех сторон торгаши, подрядчики, водоносы, кузнецы, плотники. С утра до вечера в чайханах сидели местные имамы, учителя, купцы, жадно ловя новости.
XIV«У потерянного ножа ручка золотая», говорят узбеки.
Зачем бросился назад по шаткому мостику Медведь, он и сам не отдавал себе отчета. Тетрадь с этнографическими материалами, хранившаяся в хурджуне, была только начата и не представляла особой ценности. Фотоаппарат, оставшийся на седле, был старый, расхлябанный. Как правило, съемку Медведь производил небольшим, более совершенным аппаратом «зеркалка», который он носил обычно с собой на ремне через плечо. Если бы старый аппарат попал в лапы басмачей, потеря была бы небольшая.
Просто жалко стало его, как доброго старого друга.
И вот Медведь лежал в темной клетушке, оплетенный веревками так, что не мог шевельнуть ни рукой ни ногой. Хотелось пить. Тело болело и саднило, и трудно было понять, что именно болит. Боль отвлекала от мрачных мыслей, хотя Медведь в нескончаемом предсмертном томлении понимал, что басмачи не просто убьют его, а нечеловеческими муками постараются сломить непокорный его дух, волю, сделать все, чтобы вырвать у него вопль боли, мольбу о пощаде… И тогда уже прикончат.
Прямой тонкий луч света с пляшущими в нем пылинками пересекал наискось сумрак и медленно передвигался, отсчитывая томительные часы плена. Упорно вертелась в голове мысль: «Как убьют? Долго убивать будут?»
Время шло. По расчетам Медведя, близился вечер. Заскрипела дверь. Стало светлее. Ухмыляющаяся рожа, круглая и лоснящаяся, просунулась в щель. Узенькие, прищуренные, но очень быстрые глазки с интересом разглядывали старика.
Вошедший вдруг заговорил:
— Бедный, бедный! Руки завязаны, ноги завязаны. Неудобно?
Медведь молчал.
— Рукам, ногам плохо, а? Ты чего молчишь? Захочу — веревки сниму.
— Ну, сними!
— Вон какой ты! Я сниму, а ты убежишь. Ай, хитрый старик! — он качал головой, чмокал.
— Уйди!
— Зачем уходить? Пить хочешь? Тут не вода — шербет, вкусная, сладкая. Хочешь водички, а? Холодной, ледяной.
— Хочу.
Это слово вырвалось само. Только теперь Медведь понял, что жажда душит его. Огонь палил язык и горло, иссушающим током разливался по телу.
Иссохшие губы Медведя беззвучно шевелились. Он обезумевшими глазами смотрел на радушно улыбавшегося басмача и не верил своим глазам: у него в руках была большая пиала, прикрытая тарелочкой.
Наклонившись вперед, басмач вдруг выкрикнул: «На, пей! На, ешь!» — и взмахнул пиалой.
Медведь с отвращением зажмурил глаза. Что–то жесткое, холодное и в то же время живое, шевелящееся, обсыпало лицо, шею. Дрожь прошла по всему телу от ощущения бегущих по коже лапок. Слышно было, как крупные насекомые с сухим треском падают на глиняный пол.
«Скорпионы!» — замирая от страха подумал Медведь. Ожидание боли укусов было так сильно, что с минуту он ощущал во многих местах на щеках, на груди жгучую, бешеную боль…
— Умираю, — хрипло простонал он.
Хохот привел Медведя в себя. С трудом он открыл глаза. Круглая физиономия басмача расплылась в злорадной улыбке.
— Ешь нашу землю, — зарычал он, — пей нашу воду! Подыхай! Скорпион укусил, будешь крутиться как в аду.
Но тут же он помрачнел, увидев, что перекошенное ужасом и страданием лицо пленника делается спокойным, складки на лбу разглаживаются.
Басмач подошел ближе и стал носком сапога подшвыривать разбегавшихся насекомых к голове Медведя. Но скорпионы, задрав хвосты, то кружились на одном месте, то стрелой мчались в темные углы, подальше от света. Ученый увидел, как последний скорпион, сделав отчаянную попытку взобраться на голенище сапога тюремщика, свалился на землю и стремглав убежал.
