Иду на свет - Мария Анатольевна Акулова

Пустая кабина открыта. Теперь и она, и сам Данила ждет, пока из просторного холла БЦ к ним приблизится Пётр Щетинский.

— Спасибо, — хлопнет Данилу по плечу, сжав на секунду, они вместе зайдут в лифт. Откуда в офис вернулся Пётр, Данила понятия не имел. Сам же приехал с заседания. Своего… Хрен пойми какого по счету. Даже в этом месяце — хрен пойми какого… Устал немного… Может отпуск взять?

Мысли скачут произвольно. Данила нажимает на этаж Лексы. Пётр заходит глубже, разворачивается ближе к задней стенке.

Его телефон звонит, привлекая внимание обоих мужчин.

Ощущая толчок начала движения, Данила озирается, у Петра складка между бровей разглаживается, он смотрит на экран.

Потом на него…

— Ты не против? — спрашивает, хотя мог бы спокойно обойтись без этого. Но человеческая суть — в мелочах. Мелочи Петра — это уважение всегда и во всем. Без разницы, высокооплачиваемый из собственного кармана подчиненный ты или мальчик, который протирает за копейки лобовое.

— Нет, конечно…

Данила пожимает плечами, отворачивается к двери, достает свой мобильный, чтобы не смущать.

— Алло, Санта… Слушаю тебя…

Голос Петра звучит серьезно, а Данина улыбается против воли…

Это тоже одна из мелочей, определяющих личность. С маленькими так же, как со взрослыми.

— Что говоришь? Плохо слышно… Сейчас на громкую включу тебя, подожди…

— Лифт… — Данила оглядывается, обводит взглядом железную коробку, складывает губы в слове. Получает в ответ от Петра кивок.

Рациональней было бы скинуть, а потом набрать через минуту, но Пётр переводит на громкую.

— Слушаю вас, Санта Петровна…

Он обращается к дочери так, что Данила зависает. Вроде бы снова смотрит в свой телефон, но внимание, на самом деле, направлено не на него.

«Санта Петровна» не отвечает сразу. И не смеется, что было бы логичным, наверное…

Держит паузу, вздыхает…

— Папа… — Говорит не менее серьезно, чем отец, по-деловому даже… А Данила вспомнить пытается… Ей сколько лет сейчас? Пятнадцать? Шестнадцать? Не может. Только глаза вспоминаются. Зеленющие. Говорящие. — Я хочу извиниться…

Слушать дальше — совсем некрасиво, но любопытство, блин…

Чуть подождав, Санта продолжает:

— Я. Была. Неправа.

Каждое слово будто несет отдельный смысл. А может она делает паузы для убедительности. Даже Даниле и даже через не лучшую связь понятно, что малышке признавать неправоту сложно… Всем сложно… Но она молодец. Не всем взрослым дано…

— Я тоже был неправ, малыш… И ты меня прости…

И стоит ей сказать правильные слова, как в Петре меняется всё. Тон, взгляд… Видно, что тает.

Он несколько секунд смотрит с нежностью перед собой — на металлические двери. Потом переводит глаза на вновь оглянувшегося Данилу. Он чуть подзвдернул бровь… Мол, как вы быстро сдались… За что получил ухмылку и подмигивание…

Получив обоюдное прощение, настроение Санты тоже тут же сменилось. Она расслабилась, защебетала…

Отцу пришлось тормозить, на брошенном напоследок «Данила Чернов передает тебе привет», и вовсе будто онемела ненадолго, попрощалась скомкано, куда-то понеслась в свою звонкую, легкую, неповторимо юношескую жизнь.

В лифте тут же снова стало тихо, но от стен будто до сих пор отбиваются лучики-колокольчики…

— Дочки — это счастье, Дань…

Пётр говорит, смотря на погасшую трубку, Данила зависает ненадолго… Он никогда об этом не думал. Любой ребенок — это счастье, наверное.

— Любит, и ничего ей доказывать не надо. Просто тоже люби…

Глаза Петра продолжали улыбаться, но в них будто параллельно с этим чувством расцветает ещё и грусть. Почему — догадаться не сложно. Кроме дочки у него есть сыновья…

— Чем провинилась? — Даниле не очень-то интересно, если говорить честно. Но Петру явно хочется немножечко за жизнь… А он ведь много мудрости из подобных для себя почерпывал всегда. Главное, важное уловить. Главное, никогда не забыть…

— Поспорили просто… Хвостом вильнула, не выслушала… Вспыльчивая она у нас… Волнуюсь за неё иногда. Гордой быть хорошо, но горделивой — плохо…

— Но позвонила же…

Данила кивает на телефон, Пётр с задержкой кивает.

— Позвонила…

Снова смотрит перед собой… Снова долго. И снова понятно, о чем думает. Она — да. А «не она», наверное, никогда не звонит, какой-то бы дичи ни наворотили.

— Когда созреешь, Дань, ты на одном ребенке не останавливайся, — Пётр снова ожил неожиданно, после второго толчка лифта — они на этаже Лексы. Сильнее плечи распрямил, шагнул вперед. На плечо Данилы снова приземлилась рука. Ткань пиджака смяли пальцы… — Долго бодаться могут. Но они как вырастут — будут друг для друга опорой. Это важно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь… Может хоть у тебя быстрей получится…

Последние слова были пропитаны безнадегой больше, чем надеждой.

Стоило створкам разъехаться, Пётр сделал шаг в свою Лексу первым.

Стоило створкам разъехаться, свой первый после долгих лет шаг в Лексу сделал Данила.

Здесь кое-что поменялось, опытный взгляд отметил. Пусть сейчас ему и откровенно похуй, но что-то осталось без изменений и разорвало в клочья и так убитое сердце.

Как можно ненавидеть то, что так сильно любил?

Как можно мечтать уничтожить то, на благо чего работал, отдавая всего себя?

Как у Петра получились такие разные дети?

Почему злу так долго позволяли считать себя правым добром?

Почему позволял он?

Офис-менеджер увидела его ещё у лифтов, с улыбкой встречала приближение…

— К Игнату Петровичу. Если занят — пусть освободится.

Его заявление девушку взволновала. Глаза забегали по разложенным на столе бумажкам. Ей нужно несколько секунд, чтобы собраться и поступить как-то правильно… Ещё одна наивная «Санта», работающая на насильников и уродов.

— Игнат Петрович сейчас на совещании… К сожалению…

Которая смотрит на Данилу извинительно, пожимает плечиками…

Он же кивает просто. Отталкивается от стойки. Поворачивается…

Он в курсе, где здесь переговорка. И оскандалиться он не боится.

Идет по знакомым коридорам, не тратя тебя на ностальгическое сожаление. Суки здесь