Волк среди волков - Ханс Фаллада

Петра кивает.

- А эта коза обозвала тебя уличной? И из-за такого вздора она тебя оговорила? Ведь она же оговорила тебя?

Петра снова кивает.

- Да уж, завидущая скотина, по носу видно! Которые с таким носом, они всегда злючки и вечно их зависть гложет! Да ты на нее не обижайся, она же не виновата, что дура, нос свой не она себе выбирала. А что ты, кроме этого, делаешь?

- Продавщицей обуви работала...

- Ну да, знаю я, каково это, тоже слезами полит хлеб-то этот для молодых. Есть такие старички, когда у них свербит, они бегают из одного обувного магазина в другой и все только башмаки примеряют, а сами тычут молодых девушек кончиком башмака - небось тоже бывало... Или нет?

- Да, есть такие, - соглашается Петра, - и мы уже знаем их. А кого не знаем, так по ним сразу видно, и никто не хочет их обслуживать. А есть и похуже, они не только тычут, но и говорят такие гадости, что уличная не скажет... И если требуешь, чтобы они перестали, они начинают уверять, будто продавщица их плохо обслуживает - и главная радость для них, когда заведующий облает нас... Защищаться бесполезно, ведь тебе все равно не поверят, что такой шикарный господин такие гадкие слова говорит...

- Знаем, ягодка, - говорит старуха, стараясь ее успокоить, так как воспоминания о пережитых унижениях снова проснулись в Петре и она рассказывала с волнением.

- Все знаем! Ты думаешь, на Фрухтштрассе другое? И там то же самое! Не обувные магазины, так кондитерские или кафе - бедняка везде собаки кусают. Но теперь башмакам конец, раз ты сидишь... или тебя опять возьмут в магазин, когда ты выйдешь?

- Да ведь это же давно было, башмаки-то, - поясняет Петра. - Почти год назад. Я потом жила с одним другом, и как раз сегодня - нет, вчера, в полдень, мы должны были пожениться.

- Скажи, пожалуйста! - удивилась старуха. - И обязательно в такой знаменитый день эта гадюка встревает со своими наговорами! Говори по правде, деточка, что ты натворила, что тебя сразу обрядили в арестантский халат? Ведь они отбирают одежду только у бандитских невест, думают, что иначе те сбегут. Ну, а если говорить неохота, тогда лучше не надо. Я тоже не люблю, чтобы мне голову морочили, и все равно догадаюсь, если ты заливать начнешь...

Так вот и случилось, что Петра Ледиг ночью, между часом и двумя, в то самое время, когда ее Вольф вообразил, будто одержал самую крупную "победу" в своей жизни, рассказала неизвестной ей даже по имени пожилой особе женского пола прежалостную историю крушения своих надежд и то, что она опять в жизни одна и сама не знает, как это вышло и почему.

Старуха все это выслушала очень терпеливо, иногда кивала, иногда решительно трясла головой.

- Это мы знаем! Так бывает! - Или: - Все это господу богу не мешало бы рассказать, да ему, видно, за последние пять лет все эти дела надоели, и он стал туг на ухо...

Петра умолкла и уставилась не то на больную, распростертую на полу, не то прямо перед собой, или, вернее, на свою лежащую в развалинах жизнь, всю горечь которой она только теперь, после своего рассказа, осознала, так что уже перестала понимать, как и почему, отчего и зачем. Но тут старуха спокойно положила ей руку на плечо и сказала:

- Значит, ягодка, тебя Петрой зовут, а он всегда звал "Петер"?

- Да, - ответила Петра довольно уныло.

- Ну и я буду звать тебя Петер, хоть не заслужил он этого. А я - фрау Крупас, тетка Крупас зовут меня на Фрухтштрассе, и ты тоже так зови.

- Хорошо, - отозвалась Петра.

- А про что ты мне рассказала, так даже я поверила тебе, а это поважнее, чем если поверит сам президент полиции. И коли все так, как ты говоришь (а что оно так, я по тебе вижу), ты сегодня или завтра выйдешь отсюда - ни в чем они тебя обвинить не могут! Ты здорова, на панель не ходила и в бюро регистрации браков твое имя висело на стене, не забудь им сказать про это, это на них особенно действует.

- Хорошо, - сказала Петра.

- Так вот, не нынче-завтра ты выйдешь, уж какое-нибудь тряпье на бедность тебе выдадут. Ну, выйдешь ты, а что делать будешь?

Петра только в недоумении пожала плечами, но очень внимательно взглянула на говорившую.

- Да, вот в чем вопрос. А все остальное чепуха, детка. Вспоминать, да изводиться, да каяться - все это вздор. Что ты делать будешь, когда выйдешь, вот вопрос.

- Ну конечно, - согласилась Петра.

- Насчет того, чтобы отравиться газом или броситься в канал - я не думаю, ты не такая, и потом тебе, верно, хочется все-таки родить своего пискуна?

- Да, хочется, - решительно сказала Петра.

- А как насчет башмаков? - осведомилась тетка Крупас. - Опять поступить туда не хочешь?

- Да ведь я теперь места не получу. У меня нет свидетельства с последнего места, я его просто бросила... Там и все мои бумаги лежат... с Вольфом все вышло так быстро, я же вам рассказывала...

- Понятно, понятно, - сказала фрау Крупас. - Бумаги ты раздобудешь, бумаги всегда пригодятся. Значит, насчет башмаков ничего не выйдет, а если бы и вышло, так все равно хватать не будет... и опять начнется то, другое, а ты, может, теперь и не захочешь...

- Нет, нет, - торопливо согласилась Петра.

- Конечно, нет, я же знаю. Я только так говорю. И потом еще одно, ягодка, знаешь что, - уж лучше я буду звать тебя ягодка, - "Петер" как-то у меня с языка не идет. Так вот, ведь есть же твой друг... Как тут обстоит дело, ягодка?

- Он же не пришел...

- Не пришел, ты права. И, должно быть, не придет. Он боится, как бы у него насчет игры чего не вышло, если он будет уж очень усердно о тебе в полиции справляться. А может, он думает, ты его к черту послала...

- Вольф не подумает этого!

- Ну, значит, не подумает, и то хорошо, - послушно согласилась фрау Крупас. - Может быть, он и впрямь такой благородный кавалер, как ты рассказываешь, очень может быть, а все-таки он не приехал. Будешь разыскивать его?

- Нет, - сказала Петра, - разыскивать - нет...

- А если он завтра явится к тебе на свидание?

Старуха метнула на девушку быстрый загадочный взгляд. Она увидела, что Петра встала и забегала по камере, вот она даже остановилась и как будто прислушивается к ночным звукам тюрьмы. Вдруг девушка сердито покачала головой и снова принялась ходить. Потом остановилась у стены, прислонилась головой к кирпичной кладке и долго стояла не двигаясь.

- Вот как все это будет, - начала фрау Крупас, перейдя на повествовательный тон. - Постучит надзиратель в дверь и скажет: "Ледиг, на свидание, иди за мной". И ты идешь за ним, шаркая туфлями, в твоем синем тюремном халате. И приходишь ты в такую комнату, посредине деревянная перегородка, он стоит по ту сторону, разодетый, а ты по эту, в тюремном халате, а между вами - надзиратель и следит за тобой. Потом вы поговорите, и когда надзиратель скажет: "Время истекло", - он выйдет опять на волю, а ты вернешься в свою камеру!

Петра давно уже обернулась и, побледнев, напряженно слушает старуху. Наконец та смолкает, и Петра шевелит губами, словно желая что-то сказать, спросить, - но она не говорит, не спрашивает.

- Так вот, острожница... - вдруг продолжает фрау Крупас злым жестким голосом, - а теперь скажи-ка мне, что ты такое натворила, почему тебя опять в камеру возвращают? И что он такое знаменитое сделал, что ему опять - пожалуйте, на волю?

В камере совсем тихо. Наконец Петра говорит с усилием:

- Он же не виноват...

- Ну еще бы! - восклицает старуха торжествующе. - Конечно, он не виноват, что тебе голодать приходилось и вечно ждать, и что он твое платье загнал, а без этого ты бы и сюда не попала. Нет, он, видишь, не виноват! Он же себе кожу на пальцах до крови стер, тасуя карты, как же, ночной работничек, труженик!

Петра хочет что-то сказать.

- Помолчи-ка! - кричит старуха. - Я этот зубок у тебя вырву! Удовольствие свое имел от тебя, а когда охота прошла, видишь, смылся, да и думает: теперь пойду в другое кино, а что с этим кино станется, не моя печаль, пускай оно само о себе позаботится. Люблю такие штучки, они мне всю печенку переворачивают! Неужто в тебе совсем гордости не осталось, девушка, и тебе хочется стоять в приемной, как горшок с геранью в розовой бумажке, и улыбаться ему только оттого, что он пришел-таки навестить тебя? Разве это брак? Разве это товарищество? Разве это дружба? Одни постельные дела, говорю тебе! Стыдись, девушка!

Бледная, в полном молчании стоит перед ней Петра. Она дрожит всем телом. Никогда еще так мучительно не снимали с ее глаз пелену, не выдирали больной зуб, она еще никогда не видела своих отношений к Вольфу в таком свете, когда все покровы, которые набрасывает любовь, разорваны в клочья. "Постой!" - хочется ей крикнуть. Но она молчит.

- Очень может быть, - миролюбиво продолжает фрау Крупас, - что он и хороший человек, как ты говоришь. Заботится, чтобы ты образованная стала ладно, пускай заботится, коли нравится, хотя лучше бы он для твоего сердца что-нибудь делал да для твоего желудка, но ему, конечно, больше нравится ученостью щеголять. Хороший человек, говоришь, да ведь, деточка, это же еще не мужчина, может, он только станет им когда-нибудь. В постели мужчина еще далеко не мужчина, поверь старухе. Это вы, молодые девушки, только воображаете! И если ты так продолжать будешь - баловать его да всегда быть к его услугам, а позади у него еще мамаша с денежным мешком, никогда он мужчиной не станет, а ты станешь навозом, прости меня господи за такие слова!