Волк среди волков - Ханс Фаллада

Однако выиграло красное.

- Вот видите! - сказал Пагель торжествующе. - Как хорошо, что мы не поставили! Теперь мы скоро начнем. И вы увидите... В каких-нибудь четверть часа...

Крупье неприметно улыбался. А фон Штудман, сидя в углу, проклинал ту минуту, когда он у Люттера и Вегнера заговорил с Пагелем.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ЗАПЛУТАЛИСЬ В НОЧИ

1. АМАНДА УГОВАРИВАЕТ ГЕНЗЕКЕНА БЕЖАТЬ

Среди кустов, растущих перед домом управляющего, стоит на страже Виолета фон Праквиц; а внутри, в конторе, другая девушка - Аманда Бакс наконец выходит из своего укрытия. Она поняла далеко не все, о чем препирались лейтенант и барышня. Но обо многом можно было догадаться, а относительно лейтенанта, который разъезжает по стране и людей подбивает на какой-то путч, она слыхала и раньше: к тому же в те годы по всей немецкой земле повторяли изречение, полное мрачной угрозы: "Предатель подлежит суду фемы".

Не очень-то приятно, конечно, узнать, что твой дружок - предатель, и сама Аманда Бакс, хоть она женщина простая и грубая, предательницей не была и не будет. Пусть она неудержимо и любит и ненавидит всеми силами своей пылкой, несокрушимой натуры, но быть предательницей - нет уж, извините. Поэтому она будет верна своему Гензекену, несмотря на все, что о нем знает. Ведь он всего-навсего мужчина, а с них, с мужчин, ей-богу, ну что с них возьмешь? Приходится девушке их принимать как они есть!

Она быстро и неслышно входит к нему в комнату, становится на колени у кровати и решительно трясет спящего: но не так-то легко пробудить его от хмеля. Надо действовать решительнее: и когда даже мокрое полотенце не помогает, Аманда, отчаявшись, просто хватает его одной рукой за волосы, а другой осторожно зажимает рот, чтобы Гензекен не заорал.

Этот прием достигает цели, управляющий Мейер-губан просыпается от бешеной боли, так как Аманда дергает его за волосы изо всех своих весьма немалых сил. Но уж таков человек, а тем более Мейер: он прежде всего инстинктивно защищается и вонзает зубы в лежащую на его губах руку.

Она подавляет крик и торопливо шепчет ему в ухо:

- Очнись! Очнись! Гензекен! Это я, Аманда!

- Чую, - хрюкает он в бешенстве. - Кабы ты знала, как вы, бабы, мне опротивели! Никогда вы человеку покоя не дадите!

Ему хочется браниться, все перед ним плывет, голова точно распухла, в корнях волос нестерпимая боль... Но Аманда боится той, что караулит в кустах, и снова ее рука решительно ложится на его рот. И он тут же впивается в нее зубами!

Ну нет, больше она терпеть не согласна! Аманда вырывает руку у него из зубов и бьет наугад, в темноте, куда попало. Инстинкт направляет ее верно, она бьет без промаха, градом сыплются на него удары, справа, слева - вот она, кажется, попала по носу! А теперь по губам...

При этом она стонет, чуть слышно, задыхаясь, захваченная этим битьем в темноте по чему-то мягкому, стонущему.

- Ты опомнишься? Ты замолчишь? Они же убьют тебя (хотя сама, конечно, готова сейчас убить его).

Задыхаясь, трусливо, униженно, уже побежденный Мейергубан молит:

- Ну да, Мандекен! Моя Мандекен! Я же все сделаю, что ты захочешь! Только перестань - ах, будь хоть немного осторожнее!

Она хрипит, ее грудь бурно вздымается, но она перестает бить.

- Будешь слушаться, дуралей? - бормочет она с гневной нежностью. Лейтенант уже был здесь!..

- Где - здесь? - спрашивает он тупо.

- Здесь, в твоей комнате! Он чего-то искал... какое-то письмо вытащил из твоей куртки!

- Письмо... - Он все еще не понимает. Но затем в нем медленно просыпается смутное воспоминание. - Ах, то! - замечает он презрительно. Может у себя оставить эту писанину.

- Но, Гензекен, подумай хорошенько! Опомнись! - молит она. - Ты, верно, натворил что-нибудь - зол он на тебя ужасно! И он еще вернется - этой ночью.

- Пусть попробует! - хвастливо заявляет Мейер, хотя ему почему-то становится не по себе. - Эту обезьяну я держу в руках... да и его мамзель фон Праквиц!

- Но, Гензекен, она ведь тоже была здесь! Она с ним вместе искала письмо...

- Вайо? Барышня? Дочка нашего кормильца? В моей комнате! А я пьяный и голый лежал в постели? Ай-ай, ах, Вайо!

- Да, а сейчас она торчит перед твоим окном, чтобы ты не удрал!

- Я - удрал! - возмущается он хвастливо. Но невольно понижает голос. Им это было бы, конечно, на руку... Да нет, не на того напали... никуда я не денусь, я завтра же пойду к ротмистру и выведу и эту девчонку и ее лейтенантика на чистую воду.

- Гензекен, да перестань ты наконец хорохориться! Он же хотел вернуться еще этой ночью. Не даст он тебе идти завтра к ротмистру...

- А что он сделает? Привяжет меня, что ли?

- Нет, привязать тебя он не может.

- А если я расскажу ротмистру про письмо?

- Брось ты наконец трепаться про это дурацкое письмо! Да и нет его больше у тебя! У него оно!

- Книбуш свидетель...

- Чушь, Гензекен! Все чушь! Не захочет Книбуш быть свидетелем, если ему против барышни показывать придется!

Коротышка Мейер молчит, наконец-то он задумался. Потом замечает уже более робко:

- Но за что ему на меня злиться? Ведь у самого хвост замаран!

- Вот именно потому, что у него хвост замаран, он и зол на тебя, Гензекен. Он же боится, что ты проболтаешься...

- Насчет чего же это я проболтаюсь? Да я словечка не пророню про это окаянное письмо...

- Дело не только в письме, Гензекен! - восклицает она в отчаянии. - Тут еще эта штука, ну, путч этот!..

- Какой путч? - Он оторопел.

- Ах, Гензекен, не притворяйся, пожалуйста! Нечего тебе передо мной притворяться! Ну насчет путча, который вы готовите... лейтенант боится, что ты выдашь их!

- Так я же ничего не знаю об его дурацком путче, Мандекен! - вопит Мейер. - Даю честное слово, Мандекен! Я понятия не имею, что они там затеяли!

Она задумалась. Она почти верит ему. Но затем чутье подсказывает ей, пусть говорит что хочет, - ему все равно грозит опасность, и он должен сейчас же исчезнуть отсюда.

- Гензекен, - заявляет она очень строго, - это все одно, - знаешь ты на самом деле что-нибудь или не знаешь. Он-то думает, ты знаешь. И хочешь выдать его. И он бесится на тебя из-за письма. Он над тобой что-то сделать хочет, поверь мне!

- Ну, а что он может сделать? - спрашивает Мейер оторопев.

- Ах, Гензекен, да не притворяйся ты! Ты же отлично помнишь, и в газетах про это печатали, и снимки были, - все они в белых капюшонах, чтобы их не узнали, и они судят кого-то, а внизу подписано: суд фемы. Смерть предателям! Так, кажется?

- Но я же не предатель, - возражает он, только бы сказать что-нибудь, без убежденности.

А для нее вопрос уже не в этом.

- Гензекен! - молит она. - Ну почему ты не хочешь уйти отсюда? Он сейчас в деревне, на собрании, а ее я уж спроважу от окна. Сейчас тебе еще можно уйти - почему же ты не хочешь? Я не так уж тебе нужна, чтобы ты из-за этого оставался, ведь ты путался даже с этой Гартиг сегодня (она все-таки не удержалась, заговорила об этом, но тут же пожалела), - и подумай-ка, завтра возвращается ротмистр, а ты столько напакостил тут без него и в трактире нализался в рабочее время - отчего же ты не хочешь уйти по своей воле, ведь он тебя все равно вышвырнет!

- У меня ни гроша нет, - бурчит он. - Да и куда я пойду?

- Ну, ты можешь в одной из деревень устроиться, в гостинице, хоть в Грюнове - там есть чистенькая гостиница, я танцевала там. В воскресенье я свободна и приду тебя проведать. У меня есть немного денег, я принесу их тебе. И ты спокойненько будешь подыскивать себе новое место, в газете всегда объявления есть, только подальше отсюда.

- А я знаю, что в воскресенье кто-то будет сидеть в дураках, возражает он сварливо. - И денег он тоже не дождется!

- Ах, Гензекен, не будь ослом! Зачем же я стану предлагать тебе деньги, если не собираюсь прийти? Значит, ты уйдешь, да?

- Что это тебе вдруг приспичило отделаться от меня, кого ты уже себе присмотрела?

- А ты уж и ревность разыгрываешь - да, разыгрываешь, ведь ты на самом деле меня ни капельки не ревнуешь!

Он помолчал, затем спросил:

- Сколько у тебя денег?

- Да, немного, из-за падения курса. Но я могу и дальше давать тебе, теперь я позабочусь, чтобы барыня мне как следует платила. Говорят, в Бирнбауме уже выдают заработную плату рожью.

- Платить рожью?.. Да старуха скорей повесится! Ты всегда придумаешь глупости! - Он презрительно смеется, ему необходимо опять почувствовать свое превосходство над ней. - Знаешь что, Мандхен, лучше сбегай за деньгами немедленно. Не могу же я сидеть без денег в гостинице. А Вайо ты сейчас же спровадишь. Мне надо еще уложиться, как тут соберешься в потемках! О господи, - застонал он вдруг, - тащить до Грюнова два чемоданища - такую штуку только ты можешь придумать!

- Ах, Гензекен! - пытается она его утешить. - Все это не так страшно, лишь бы ты благополучно выбрался! Не забывай этого... А я помогу тебе тащить, сегодня я совсем не лягу. Утром с головы до ног вымоюсь холодной водой и буду свежа, как огурчик, думаешь - нет?

- Ладно, ладно, - заметил он ворчливо, - тебе бы только быть как огурчик, вот для тебя главное. Ну, ты идешь или не идешь?