Масть пиковая - Рауль Мир-Хайдаров

Он почувствовал, что сигнал имеет какое-то отношение к нему, сбавил скорость и хотел спокойно развернуться, как вдруг его ослепил яркий свет стремительно приближающейся с ревом огромной машины, и он догадался, что последует дальше, но дорога не представляла места для маневра даже первоклассному гонщику, хотя в последний момент прокурор сумел увести машину от лобового удара.

«Жигули» словно пушинку подбросило вверх, затем заце­пило задним бортом, и, кувыркаясь, она пошла сшибать бе­тонные столбы вдоль дороги…

Самосвал, не сбавляя скорости, мощно шел на подъем и тут же целой правой фарой высветил вдали милицейскую ма­шину с включенной сиреной.

«ЗИЛ» чуть сбавил ход, и тут же в высаженное лобовое стекло раздалась автоматная очередь по фарам встречного транспорта. Подстреленные в оба передних колеса патрульные «Жигули» так же пошли кувырком под откос в темноту – путь на Келес оказался свободным.

Неожиданно оборвавшийся вой сирены и автоматную очередь услышал кто-то из коллег Джураева, оставшихся на свадьбе, и на следующей машине работники угрозыска кину­лись вслед своему шефу. Минут через десять они натолкну­лись на перевернутый милицейский автомобиль, полковник Джураев отделался ушибами и ссадинами, а двое молодых ро­зыскников еще и переломами. Когда они проехали дальше по трассе, увидели «Жигули» прокурора, превратившиеся в груду металлолома.

Вызванная по рации «скорая» подтвердила факт смерти жены и сына Камалова, а сам он, весь переломанный, истека­ющий кровью, был еще жив, и его срочно отправили в реани­мационное отделение травматологии того самого института, откуда когда-то капитан Кудратов выкрал Коста, убившего другого прокурора – Амирхана Азларханова.

На следующий день Хашимов узнал от своих людей, впрочем, об этом говорил весь город, что Камалов до сих пор не приходил в сознание и по-прежнему находится в безнадеж­ном состоянии. Интервью министра внутренних дел по мест­ному телевидению тоже подтвердило версию о критическом состоянии жизни прокурора Камалова, но высший милицей­ский чин назвал случившееся дорожно-транспортным проис­шествием, несчастным случаем, и уверил граждан, что ведется тщательный поиск машины, совершившей аварию и скрыв­шейся с места преступления.

В тот же день Миршаб передал в Москву по телефону текст шифровки о том, что «Москвич» больше не представляет опас­ности.

Через неделю, несмотря на все строгости тюрьмы «Мат­росская тишина», оно стало достоянием Сенатора, и он уже по-иному стал строить свои отношения со следователями.

Шла неделя, другая, заканчивалась третья, прокурор оста­вался в реанимации и не приходил в себя, все эти дни он был между жизнью и смертью. Многие, даже врачи, поставили ему окончательный диагноз – не жилец. Миршаб, еще с неделю следивший за сведениями из травматологии, потерял к ним интерес, для него стало ясно, что, даже если Камалов выживет, скорее всего останется инвалидом, не имеющим влияния на события в республике.

Но судьба распорядилась иначе. На исходе двадцать вось­мых суток Камалов открыл глаза и слабым голосом спросил:

– Что с женой, с сыном?

Вместо ответа дежурившая медсестра заплакала, и он по­нял, что лишился семьи.

С этого дня он все время порывался встать, убеждал вра­чей, как много у него неотложных дел, он еще не осознавал, что травматологи собрали, склеили его по частям, живого мес­та на нем не было, только голова осталась целой, да и то тяже­лое сотрясение держало его столько дней в беспамятстве.

Через две недели, когда из реанимации перевели в оди­ночную палату на третьем этаже, он попросил, чтобы к нему зашел полковник Джураев, хотя тот уже бывал здесь не раз во время кризиса.

Начальник уголовного розыска чувствовал вину перед прокурором, как прежде перед Амирханом Даутовичем, пони­мал, что опять опоздал, не успел. Полковник не знал, что на этот раз он смог вмешаться в события, не рванись он следом с сиреной, подельщик Карена обязательно проверил результат столкновения и добил бы прокурора из пистолета.

– Это наезд, я понял сразу, как только огромная машина, мчавшаяся без огней, вдруг ослепила меня сверхмощными фарами, – сказал Камалов, когда полковник появился у него в палате.

– Это покушение. Я ни на секунду не сомневался, – отве­тил Джураев, хотя не стал говорить об автоматной очереди из того же самосвала. – Больше того, – добавил полковник, – это продолжение охоты, начатой в Фергане, откуда-то исходит жесткая команда немедленно уничтожить вас. Видимо, срок лицензии на ваш отстрел крайне ограничен, оттого такая спешка.

– Я догадываюсь откуда, – ответил прокурор. – Нить тя­нется от Сенатора, Сухроба Ахмедовича. Боюсь, до того, как я успел взять хана Акмаля, аксайский Крез успел передать ему свои полномочия и людей, оттого столь мощная, стремитель­ная, без передышки атака.

– Пожалуй. Но я склонен считать, что и в случае с моим другом прокурором Азлархановым, и с вами, действовали они и те же лица. Как я жалею, что в свое время не допросил Парсегяна как следует. Беспалый единственный человек, знающий смертельно опасную тайну Сенатора, мог ли я тогда, в день за­держания, даже подумать, что ночной разбойник состоит в тес­ной дружбе с заведующим отделом административных орга­нов ЦК.

– Позвоните, пожалуйста, генералу Саматову и скажите, что я просил особо оберегать Парсегяна и все показания запи­сать на видеокассету. Щупальца у мафии, как я вижу, длинные, как бы они и до него не добрались, сегодня трудно кому-ни­будь доверять. Почему я вас вызвал? – заговорил вдруг после долгой паузы прокурор, заметно волнуясь. – Вы как раз тот человек, которому я доверяю сполна и знаю, что вы ведете вой­ну с преступностью не на жизнь, а на смерть, без оглядки, нра­вится или не нравится кому-то ваша жесткая позиция. Жаль, я мало чем смог помочь вам в этом, и сам ничего, считай, не ус­пел…

– Не говорите так, – перебил Джураев, – мы в уголовном розыске почувствовали, что в Узбекистане появился человек, решивший навести порядок невзирая на лица…

Но прокурор, пропустив слова полковника мимо, продол­жал:

– Я не знаю, сколько я здесь пролежу, полгода, год, и ка­ким отсюда выйду, и чем стану заниматься позже. Вряд ли мне удастся вернуться на прежнее место, на мой взгляд, идет откат назад, многие наверху считают, что пора свернуть работу всех следственных групп Прокуратуры СССР в Узбекистане, да и местной Прокуратуре поубавить пыл, я эту узду ощущал во время ферганских событий. Да и в самой Москве то же са­мое. Но не об этом речь. Я хотел бы заручиться вашим чест­ным словом: каким бы я отсюда ни вышел, у вас в угрозыске найдется для меня работа, любая, хоть делопроизводителем, хоть посыльным. Только вместе с вами я доведу дело до конца и поквитаюсь за вашего друга Азларханова, и за себя, и за всю семью, и за попираемый Закон…

– Я обещаю вам это в любом случае, у меня с ними тоже свои счеты, – сказал, волнуясь, полковник.

В августе Хуршид Азизович приободрился, вышел прави­тельственный указ о создании Чрезвычайной комиссии по борьбе с организованной преступностью.

Создали такую комиссию и в Узбекистане, с полномочия­ми на два года, в ее состав вошел и генерал Саматов. Спустя четыре месяца, ближе к Новому году, Джураев, как и Камалов возлагавший немало надежд на новый указ, сказал в сердцах прокурору, что указ оказался очередным правительственным постановлением, никого и ничему конкретно не обязываю­щим, не подкрепленным законодательными актами, не обес­печенный ни материальными, ни техническими, ни кадровы­ми ресурсами. Преступный мир понял окончательную импотентность власти, ибо проверил ее терпение во всех регионах и по всему перечню преступлений: квартирные кражи, хищения, разбои, угон машин, мошенничество – и на воровских сход­ках решил наращивать масштабы уголовных деяний. Пока го­сударственные институты находятся в глубоком нокауте, народ оставлен на растерзание уголовникам. Чуть позже, анали­зируя статистику преступлений за второе полугодие 1989 года, Камалов отметил, что криминальная ситуация с созданием Чрезвычайной комиссии по борьбе с организованной преступ­ностью увеличилась почти вдвое, значит, не сгущали краски осведомители полковника Джураева из уголовной среды, во­ровской мир реально оценил наши возможности, понял, что пока мы готовы лишь давать грозные названия комиссиям.

В октябре, когда у прокурора сняли гипс с левой руки, он попросил Уткура Рашидовича, начальника отдела по борьбе с мафией, принести документы, что удалось собрать о жизни и связях Сенатора.

Материалов оказалось достаточно, работали тщательно, прилагалось немало фотографий. Хуршид Азизович знал эти документы, но сегодня, после покушения, они виделись иначе. Он не сомневался, что кто-то из тех, что фигурировал по раз­делу «Связи», причастен к убийству его семьи. Каждый день после уколов, процедур, капельниц он перебирал бумаги, вы­страивал планы, за которые возьмется, как только выйдет из стен больницы. Несмотря на неопределенность со здоровьем, он чувствовал, что имеет достаточно сил, чтобы распутать зло­вещий клубок преступлений, за которым виделась рука Сена­тора и хана Акмаля, находящихся в московских тюрьмах. Из обширных связей заведующего Отделом административных органов, оказавшегося убийцей, Камалов постепенно выделил две, и чаще всего его рука тянулась к этим папкам, на одной значилось: