Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Так продолжалось до летней сессии, которая оказалась ещё более успешной, чем предыдущая. Наличие свободного времени позволило основательно подготовиться к экзаменам, что сказалось на оценках. Перед очередной производственной практикой у меня всё-же состоялся откровенный разговор с Колей. Наболевшее и пережитое требовало выхода...

К моему большому удивлению Коля не только не осудил мой поступок, а наоборот посчитал его достойным уважения. У его невесты Миры родители и все близкие родственники погибли на Украине в годы оккупации и в этом, по её рассказам, не последнюю роль сыграли украинские полицаи, которые до войны были их близкими соседями и даже считались добрыми друзьями. Коля считал, что прошедшая война научила по новому понимать «дружбу народов», что евреям и другим семитам, к которым он относил и армян, не следует при создании семьи пренебрегать национальной общностью супругов, что важно не только для них, но и для их будущих детей.

Коля успокаивал меня тем, что своевременный разрыв с Инной окажется полезным и для неё. В студенческие годы, при её красоте и обаянии она обязательно встретит своего спутника жизни, легче перенесёт любовную трагедию. Хуже если бы это случилось позднее. Тогда нужно было бы рвать семейные узы, что было бы намного болезненней.

Разговор с Колей как-то облегчил мои страдания и рана, нанесённая самому себе разрывом с Инной, начала понемногу заживать. После долгого перерыва я вновь занялся общественной работой. Вместе с Костей и Ромкой возобновили работу самодеятельности, подготовили концерт по новой программе, организовали вечера игр и танцев, викторины.

На одном из таких вечеров ко мне подошла симпатичная, типично еврейского типа девушка и предложила свои услуги в знакомстве с её подругой Шурой Кимлат, которая, по её словам, уже давно интересуется мной, но сама не осмеливается проявить инициативу.

После разрыва с Инной я пока не собирался заводить новые знакомства и поэтому с холодком отнесся к этому предложению девушки. Чтобы как-то отвлечь её от этой темы и вместе с тем не обидеть, я завёл разговор об экзаменационной сессии, предстоящей практике, новой программе клубной самодеятельности.

Поняв, что её миссия свахи обречена на провал и что ей не удастся выполнить задание своей подруги, за которое она так смело взялась, девушка, ссылаясь на время, собралась домой. Лицо её густо покраснело и она, извиняясь, стала прощаться.

Её звали Анечкой. Мы учились на одном курсе и нередко встречались на общих лекциях в большой аудитории. Именно Анечкой и никак не иначе звал я её с первых дней нашего знакомства. Не Аней, не Аннушкой, а только Анечкой. Не знаю почему, но по другому произносить её имя я не мог. Мы знали друг друга давно, так как часто сидели рядом на лекциях, но только этим наше знакомство и ограничивалось. Она была небольшого роста, плотного сложения, с ярко выраженными еврейскими чертами маленького личика, на котором ещё сохранились остатки девичьих веснушек, и копной тёмных волос, уложенных в косы, но не послушных расчёске и руке парикмахера. С её чёрных глаз и полных прелести губ не сходила наивная детская улыбка. Весь её внешний вид и манера поведения были лишены искуственных прикрас, которыми так широко пользовались большинство институтских девушек. Ни следов макияжа, ни маникюра или педикюра, никаких украшений в ушах, на руках и на шее. В её походке отсутствовали отработанные приёмы женской элегантности, а одежда не претендовала на современный стиль и не подчёркивала особенности её фигуры, которые были того достойны.

Говорила она с еврейским акцентом и буква «Р» звучала у неё подобно «Г».

Сейчас, когда прошёл стресс, вызванный разрывом с Инной, и я мог себе позволить без угрызения совести обращать внимание на девушек, мне вдруг захотелось продолжить беседу с Анечкой. Сославшись на то, что мне тоже пора идти, я пошёл рядом с ней к выходу из института.

Когда мы подошли к трамвайной остановке и я попытался помочь ей подняться на ступеньку трамвая, она мягко отстранила мою руку и предупредительно-строго произнесла: «Не тгогай», что заставило меня отстраниться. Разговор у нас больше не клеился. Мы молча доехали до Малой Арнаутской и я проводил её к Книжному переулку, где она жила, как квартирантка, в семье той Шуры Кимлат, с которой собиралась меня познакомить. Она не разрешила проводить её до крыльца дома, холодно попрощалась вдали от него, а я смотрел ей вслед, пока за ней не закрылась входная дверь.

Трудно сказать, что привлекло меня в Анечке. В ней не было вроде ничего особенного. Может быть покоряла её детская наивность, может скромность и отсутствие желания понравиться, присущие девушкам её возраста. Возможно воздействовала её верность дружеских чувств к подруге, которой она искренне стремилась помочь в знакомстве. Чем-то тронули меня эти особенности её натуры, да так, что уже после этой встречи мне очень хотелось её увидеть вновь, и я стал искать для этого любую возможность.

Учились мы с ней в разных группах и могли встретиться только на лекциях, которые читались для всего курса. В этих случаях я ождал пока все студенты рассядутся по своим местам и искал возможность сесть на свободное место рядом с ней. Иногда у нас были общие занятия в лабораториях химии или химтехконтроля. В каждом таком случае она находила нужным напомнить мне о своей подруге и предлагала варианты встречи с ней. Когда мне стало ясно, что у нее нет никакого желания встретиться со мной без её подруги, я согласился на встречу втроём, на что она охотно пошла.

Мы вместе ходили в кино, в театр, просто гуляли по городу и Анечка всегда искала повод оставить нас вдвоём, с подругой.

Шура Кимлат была умной, начитанной и очень способной студенткой. Начиная с первого курса она значилась в числе немногих круглых отличников на нашем курсе. С ней было интересно поговорить на темы искусства, литературы, театра, кино или по общественно-политической тематике. Она была большим эрудитом и в любой области знаний чувствовала себя уверенно. Шура вела себя скромно, но с достоинством. Внешне она выглядела очень симпатичной девушкой и, если бы не большой нос, её можно было бы назвать красавицей. Наверное, можно было только гордиться тем, что такая девушка, как Шура, проявляла ко мне интерес и добивалась моей дружбы. Я сознавал это, но душа почему-то тянулась к её подруге и даже когда мы оставались одни я, вопреки разуму и такту, говорил больше не о наших с ней отношениях или чувствах, а о каких то особенностях, привычках или желаниях Анечки.

Нужно отдать должное Шуре. Когда она поняла, что меня больше влечёт не к ней, а к подруге, и нет надежд на изменения в наших отношениях, она сделала всё возможное для укрепления и развития моей дружбы с Анечкой.