Проклят и прощен - Эльза Вернер

— Значит, твое назначение в М. состоялось по твоему желанию? Я так и думала! Но приходу будет очень недоставать тебя.

— Неужели ты думаешь, что мне легко расстаться с приходом, с которым я тесно сжился за двадцать лет, где я одно поколение воспитал, а другим в то же время руководил? Но так должно быть! Я ничего не умею делать наполовину, а с непошатнувшейся силой смогу работать только в совсем новом месте.

В этих словах звучала прежняя непреклонная энергия, и Анна слишком глубоко чувствовала справедливость слов двоюродного брата, чтобы возразить что-нибудь.

— Хочешь поговорить с Раймондом? — спросила она. — Он в замке, и если ты...

— К чему? Я сегодня приветствовал его, когда он въезжал в Верденфельс, завтра он ответит мне тем же, когда я покину Верденфельс. Для его будущего положения, равно как и для моего, такое внешнее примирение может быть полезным, но говорить с глазу на глаз нам не о чем. Я хотел только проститься с тобой, Анна, так как дороги наши расходятся.

— Но не навсегда же? — спросила молодая женщина. — М. ведь не так далек от нас.

— Хотя бы и совсем близко, все равно наши отношения должны кончиться. Мое опекунство над Лили — только проформа с тех пор, как свадьба ее объявлена. В будущем году и она станет носить ту же фамилию, что и ты теперь. Но сегодня я хотел видеть не баронессу фон Верденфельс, а Анну Вильмут, которую любил и воспитывал с самого детства. Прощай, Анна!

На глазах Анны выступили слезы, когда она протягивала ему руку.

В глазах Вильмута слез не было, но он долго и пристально смотрел ей в лицо, точно хотел запечатлеть эти черты в своей памяти. Крепко пожав руку Анны, он повернулся и твердыми шагами пошел к себе в деревню.

Анна долго смотрела ему вслед. То чувство, о котором они никогда не говорили, он вырвал из своего сердца — это она прочла в его взгляде, но вместе с тем увидела также и то, чего стоила ему эта победа.

Вдруг она услышала легкие шаги за своей спиной и, обернувшись, увидела мужа, входившего в замок.

— Ты ждала меня? — спросил он. — Я никак не мог отделаться от Экфрида, он специально пришел с Тони из Маттенгофа, чтобы быть сегодня в Верденфельсе.

— Да, Тони стоял в деревне во главе ребятишек и подал мне букет альпийских роз, — улыбнулась молодая женщина. — Но он забыл выученное приветствие, и рассказал вместо него, что у него с дедушкой есть теперь своя лошадь и телега, что они приехали на ней сюда и опять поедут домой.

— Да, для него это диковинка. Ты подала мне счастливую мысль выкупить Маттенгоф и подарить его мальчику, к которому он в сущности и должен был перейти от родителей.

— Только этим и можно было победить упрямство старика, который для себя самого ничего бы не принял. Впрочем, он заметно переменился с тех пор, как ты вернул ему внука, и даже ни, словом не возразил на твое желание заботиться о судьбе спасенного тобой ребенка.

— Быть может, он еще доживет до тех пор, когда мальчик вырастет и вступит во владение Маттенгофом! За эти несколько недель, прожитых им в горах, он как будто помолодел. Слишком тяжело было некогда зажиточному крестьянину работать поденщиком у чужих, теперь он снова может хозяйничать на собственной земле и работать на своего внука — это продлит ему жизнь.

— Грегор был только что у меня, — сказала Анна после короткой паузы, — он приходил попрощаться со мной: он уезжает на новое место не осенью, как мы думали, а послезавтра.

— Я знаю, Экфрид сказал мне об этом. Я не сомневался, что Вильмут насколько возможно поторопится с отъездом. Он понял, что для нас двоих в Верденфельсе места нет, кто-нибудь из нас должен уступить, и последний опыт показал ему, что меня не легко сбить с позиции, которую я с таким трудом завоевал себе.

— Ты несправедлив к Грегору. Если он и уезжает поспешно, то не из трусости, но ради воспоминания о том часе, когда разлив реки чуть было не погубил деревню. Хотя он и мужественно искупил свою вину, но все-таки никогда не сможет забыть справедливого упрека, брошенного ему крестьянами; притом их вера в него подорвана, а это, безусловно, будет мешать его деятельности в приходе.

— Тем лучше, пусть едет с Богом, — отозвался Раймонд. — Мы оба не ужились бы, двум медведям нельзя жить в одной берлоге, да и друзьями не могли бы стать после всего, что случилось. Мне еще много придется бороться с моими верденфельцами, особенно когда пройдет их праздничное настроение. Ведь нас разделяют четырнадцать лет непримиримой вражды, которую Грегор Вильмут всячески раздувал. Но в минуту опасности они поверили мне и я верю им. Вот на этой почве взаимного доверия я и думаю создать счастливое будущее.

Анна указала на когда-то цветущие, а теперь опустошенные окрестности замка.

— Да ведь у них ежедневно перед глазами то, что ты для них сделал, чем пожертвовал, и это напоминание должно принести свои плоды. Однако мне страшно жаль прекрасные сады, жаль и того, что испорчено там, внизу. Ты принес в жертву чуть ли не половину своего имения.

Взгляд Раймонда скользнул по указанному направлению, но не омрачился, это был светлый, счастливый взгляд.

— Да, понадобится много времени и труда, чтобы сгладить следы опустошений того дня. Но я не считал бы свое имение потерянным, даже если бы мне пришлось снова его завоевать. Может быть, это лучшая школа для мечтателя, которому прежде всего надо научиться работать. Не так ли, Анна?

Он обнял свою молодую жену, которая с ясной улыбкой отвечала ему:

— Не лучше ли, Раймонд, жить с людьми, даже бороться с ними, чем прозябать в одиночестве, во вражде со всем светом?

— Не брани мой Фельзенек, — с чувством проговорил Раймонд. — Там ты стала моей и в его стенах прожили мы первые счастливые недели нашего брака. Но ты права, нельзя всю жизнь мечтать, даже и в счастье; потому я и покинул наше горное уединение и спускаюсь с тобой вниз, чтобы жить и бороться!

Взгляд его снова устремился вдаль, туда, где снежная вершина высилась в своем гордом, неприступном величии, где сегодня она утопала в золотом сияний, озарявшем все горное царство. Летнее солнце весело улыбалось, прозрачное небо терялось далеко за горизонтом и приятная послеполуденная теплота разливалась в воздухе.

Горный поток безмятежно шумел и искрился на солнце, как будто никогда не приносил людям никакого несчастья. Те же самые волны уничтожили последствия пожара, произведенного отцом, и разорвали цепи, связывавшие сына с тем ужасным событием. Старое проклятие рассеялось как туман и облака того бурного весеннего дня, а из-за него поднималась новая, освобожденная жизнь.