Царь Гильгамеш (сборник) - Роберт Силверберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда?
— К осени. «Таймс» даст большую стать на первой полосе об отчуждении еврейского контингента избирателей.
— Нет, — сказал я, — я пошлю Ломброзо выступать на посвящении Кувейта вместо Куинна. Это закроет Куинна и также напомнит всем, что у нас есть свой еврей на самом высоком уровне муниципальной администрации.
— О, нет, вы не можете этого сделать, — сказал Карваджал.
— Почему нет?
— Потому что Куинн будет держать речь. Я ВИДЕЛ его.
— А что, если мы устроим Куинну поездку на Аляску на той неделе?
— Пожалуйста, Лью. Верьте мне. Куинн не может быть нигде, кроме здания кувейтского банка в день презентации. Это невозможно.
— Полагаю также невозможно для него избежать острот но поводу Израиля, даже если предупредить его об этом?
— Да.
— Я не верю. Думаю, если я завтра зайду к нему и скажу: «Эй, Пол, я высчитал, что еврейские избиратели начинают волноваться», что он пропустит выступление у кувейтцев или сделает помягче свои замечания.
— Он все равно сделает по-своему.
— Независимо от того, что я его предупрежу?
— Независимо от того, что вы его предупредите, Лью.
Я покачал головой.
— Будущее не настолько неизменно, как вы думаете. У нас ведь есть предсказания о событиях, которые еще придут. Я поговорю с Куинном по поводу кувейтской церемонии.
— Пожалуйста, не надо.
— Почему? — спросил я резко. — Потому что вам нужно, чтобы будущее шло только правильным путем?
Похоже, это ранило его. Он мягко сказал:
— Потому, что я знаю, что будущее всегда идет правильным путем. Вы настаиваете на том, чтобы проверить это?
— Интересы Куинна — мои интересы. Если вы ВИДЕЛИ, что он делает что-то, наносящее урон этим интересам, как я могу сидеть сложа руки и позволять ему продолжать это делать.
— Но ведь выбора нет.
— Я пока этого не знаю.
Карваджал вздохнул.
— Если вы подымите шум по поводу участия мэра в кувейтской церемонии, — сказал он твердо, — то вы в последний раз имели доступ к тому, что я ВИЖУ.
— Это угроза?
— Утверждение факта.
— Утверждение, направленное на подтверждение вашего профессионального самоудовлетворения. Вы знаете, что мне нужна ваша помощь, поэтому вы закрываете мне рот вашей угрозой. В этом случае, конечно, церемония пойдет тем путем, который вы ВИДЕЛИ. Но какая польза от того, что вы мне раскрываете события, если я не могу предпринять действия по их поводу. Почему вы не рискнете предоставить мне свободу действий? Вы настолько не уверены в силе своих видений, что вынуждены держать меня в узде, чтобы события гарантированно пошли нужным путем?
— Очень хорошо, — мягко и беззлобно сказал Карваджал. — У вас есть свобода действий. Делайте, как хотите. Посмотрим, что произойдет.
— А если я поговорю с Куинном, будет ли это значить разрыв наших с вами отношений?
— Посмотрим, что произойдет, — сказал он.
Он меня поймал. Он опять переиграл меня. Как я мог решиться рискнуть потерять доступ к его видениям, как мог я предвидеть, какой будет его реакция на мои действия? Я должен был позволить Куинну оттолкнуть от себя евреев в следующем месяце и надеялся восстановить урон позже, пока не найду способа обойти требование молчания, которое Карваджал предъявлял мне. Может быть, мне стоит обсудить это с Ломброзо?
— В какой степени он разочарует евреев? — спросил я.
— В достаточной для того, чтобы потерять много голосов. Он ведь собирается баллотироваться на переизбрание в две тысяча первом году?
— Если его не выберут президентом в следующем году.
— Его не выберут, — сказал Карваджал, — и мы оба знаем это. Он не будет даже участвовать в выборах. Но ему нужно переизбрание в мэры в две тысяча первом году, если он хочет попытаться попасть в Белый Дом через три года.
— Точно.
— Поэтому он не должен отталкивать от себя еврейских избирателей Нью-Йорка. Это все, что я могу вам сказать.
Я про себя отметил, что стоит посоветовать Куинну начать восстанавливать связи с евреями города — посетить несколько кошерных деликатесных лавок, заглянуть в несколько синагог в пятницу вечером.
— Вы рассердились на меня за мои слова? — спросил я.
— Я никогда не сержусь, — сказал Карваджал.
— Но вас это обидело. Вы выглядели обиженным, когда я сказал, что вам нужно, чтобы будущее шло правильным путем.
— Похоже, да. Потому что это говорит о том, как мало вы меня понимаете. Как будто вы действительно думаете, что я вынужден под влиянием какого-то невротического состояния выполнять свои видения. Как будто вы думаете, что я использую психологический шантаж, чтобы удержать вас от изменения предначертаний. Нет, Лью. Предначертанное не может быть изменено. И до тех пор, пока вы не поймете и не примете этого, между нами не может быть истинного духовного родства и, соответственно, общих видений. То, что вы сказали, опечалило меня, так как я увидел, насколько вы от меня далеки. Но нет, нет, я не сержусь на вас. Вам нравится филей?
— Потрясающий, — сказал я. И он улыбнулся.
Мы закончили еду в молчании и вышли, не дожидаясь счета. Я думаю, клуб пришлет ему чек. Стол, должно быть, обошелся далеко за сто пятьдесят долларов.
На улице во время прощания Карваджал сказал:
— Когда-нибудь, когда вы начнете сами ВИДЕТЬ, вы поймете, почему Куинн должен сказать то, что он собирается сказать на посвящении кувейтского банка.
— Когда я сам буду ВИДЕТЬ?
— Вы будете.
— Но у меня нет дара.
— У всех есть дар, — сказал он. — Только очень немногие знают, как им пользоваться. — Он пожал мне руку и скрылся в толпе на Уолл-стрит.
20
Я не бросился сразу звонить Куинну, но был близок к этому. Как только Карваджал скрылся из виду, я задумался, почему я медлю. Видения Карваджала были наглядно точны; он дал мне информацию, важную для карьеры Куинна, моя ответственность перед Куинном превосходила все мои другие обязанности. Кроме того, концепция Карваджала о неизбежной неизменяемости будущего все еще казалась мне абсурдной. Все, что еще не случилось, может быть изменено. Я мог бы изменить его, и я изменю его ради Куинна.
Но я не позвонил.
Карваджал попросил меня — приказал мне, угрожая, предупредил меня — не вмешиваться в эту сферу. Если у Куинна сорвется выступление в кувейтском банке, Карваджал будет знать почему. И это положит конец моим хрупким, сложным отношениям с этим странным могущественным человечком. Но отказался бы Куинн от выступления на Кувейтской презентации, даже если бы я вмешался? По Карваджалу, это было невозможно. С другой стороны, возможно, Карваджал вел двойную игру и предвидел, что Куинн не выступал на Кувейтской церемонии. В этом случае по сценарию я должен был быть агентом изменения, тем, кто помешал Куинну выполнить свои обязанности, и тогда Карваджал будет считать, что именно из-за меня все идет непредначертанным путем. Это звучало не совсем правдоподобно, но я должен был принимать в расчет и такую возможность. Я терялся в массе тупиковых вариантов. Мое чувство стохастичности подводило меня. Я больше не знал, чему верить в будущем, даже в настоящем, и я перестал быть уверенным в самом прошлом. Я думаю, что обед с Карваджалом положил начало срыванию с меня покровов того, что я считал здравомыслием.
Пару дней я раздумывал. Потом я пошел в знаменитый офис Боба Ломброзо и вывалил ему все, что я узнал.
— У меня проблемы в отношении политической тактики.
— Почему же ты пришел ко мне, а не к Хейгу Мардикяну? Он ведь стратег.
— Потому что моя проблема касается сокрытия секретной информации о Куинне. Я знаю кое-что, о чем Куинн может хотеть знать, а я не имею возможности рассказать ему обо этом. Мардикян настолько преданный Куинну человек, что он, скорее всего, вытянет из меня эту историю, пообещав сохранить тайну, а сам прямиком отправится с ней к Куинну.
— Но я ведь тоже преданный Куинну человек, — сказал Ломброзо, — и ты тоже его человек.
— Да, но ты не настолько предан ему, чтобы разрушить дружеское доверие ради Куинна.
— А ты думаешь, что Хейг способен на это?
— Надеюсь, ты ему этого не передашь? — сказал я. — Я ЗНАЮ, что ты этого не сделаешь.
Ломброзо не ответил, он просто стоял у шкафа своей средневековой коллекции, глубок запустив пальцы в свою густую черную бороду и сверля меня взглядом. Наступило долгое тревожное молчание. И все же я чувствовал, что поступил правильно, придя к нему, а не к Мардикяну. Из всей команды Куинна, Ломброзо был самым уравновешенным, разумным, самым надежным, убежденным и неподкупным, самым независимым. Если бы я в нем ошибся, я был бы конченным человеком.
Наконец я сказал:
— Договорились? Ты не перескажешь того, что я тебе расскажу сегодня?